Утром, когда снова открыла веки… так и не поняла — видела ли я этот кошмар во сне или на самом деле. Но холодно мне больше не было. Ни разу.
Отряд въехал в Лассар, а у меня ощущение, что не дом это мне больше. Не мой здесь народ и земля не моя. Враждебное все, чужое. Люди с ненавистью смотрят, и глаза их наполнены страхом и злостью.
Страх — самое сильное оружие, страх заставляет убивать и превращаться в животных. Это было первое утро без солнечного света. Небо посветлело лишь на несколько тонов и окрасилось в фиолетово-пурпурное марево, затянутое серыми туманными облаками, сквозь которые пробивался этот мрачный цвет, из-за которого все светлое с души исчезало, словно и внутри больше никогда не взойдет солнце.
Меня ждала встреча с отцом… и приговор, который вынесет мне он. Надеялась ли я, желала ли отцовского прощения или милости? Скорее нет, чем да. Скорее, я желала другого — вырваться из лап своей семьи и бежать… отдать себя на иной суд. Пусть не они меня наказывают.
— Из-за нее день не настанет.
— Из-за нее тьма пришла.
— Ниада-отступница погубила всех.
— Смерть крадется за ней следом.
Где бы не появилась, всегда только это. Крики ненависти. И желание моей смерти…
И я словно вижу саму себя на костре каждую ночь. Мне снятся кошмары.
Люди швыряли в нас лед и комья снега с грязью. Те, кто постарше, посылали нам проклятия, а подростки норовили попасть камнями в головы, в лица и, если им это удавалось, триумфально выли и вопили. Толпа восторженно скандировала имя самозванца и вопила на двух языках, озверевшая от запаха крови, предвкушая зрелища и праздник.
Кто-то содрал с моей головы платок, и на секунду голоса стихли, а потом началась вакханалия, какое-то дикое безумие. Все эти люди рванули ко мне, пытаясь пробиться сквозь ряды воинов в черном.
— Да это же дочь Ода. Шеана. Проклятая шеана. Чтоб ты сдохла, шлюха лассарская.
— Дочь Ода у нас в плену. Она хочет последовать за своим братом. Она хочет, чтоб ее подвесили на крючья и сожгли живьем.
— Сжечь. В костер ее. Разорвать на части шеану. Сжечь.
Лица их исказились ненавистью. Я никогда не видела такой отчаянной злобы и презрения. Они жаждали моей крови и смерти. Если бы могли прорваться через плотно стоявших меидов, они бы разодрали меня на части, невзирая на опасность обжечься. Они плевались и поднимали три пальца в воздух. Позже я узнаю, что это означает на их языке проклятие. Они проклинали меня. И я с горечью поняла, что, когда убили моего брата, все эти люди радовались его смерти. Его не приняли в Валласе. Все письма, что он писал мне отсюда, были ложью. Не было никаких венков из алой шаарин, не было песнопений у костров и хлеба с солью. Они все жаждали его смерти. Нет. Отец не объединил два королевства, он всего лишь загнал стихию в недра страха и сковал оковами рабства, и сейчас она вырвалась на свободу, грозясь поглотить под собой нас всех.