— Не до смеха мне сейчас! Помоги, говорю.
Свита кнесенки расступилась, я подошла к ней сзади, положила руки ей на плечи и охнула, они просто гудели от напряжения.
— Закрой глаза и подыши глубоко, расслабься, сколь можешь.
Кнесенка послушно прикрыла глаза, а следом за ней и я.
Пара секунд и я перестроилась на внутреннее зрение.
Это у меня врожденное, с детства закрываю глаза и вижу, как человек светится, теми или иными цветами, и как он изнутри устроен тоже, вижу. Как кровь по всем членам бежит, ощущаю. Лечить могу, если, что-то темное увижу, потоки своего личного света направляю, он тьму на тонком теле человека и выжигает. Правда, если, что серьезное, то слабость потом долго, а то и вовсе заболеть могу, но людям никогда не отказываю, права не имею.
Наделили Боги даром — будь добра, во благо используй. Тогда и сама не пропадешь.
Мне б к ведуньее Милодаре, в ученицы пойти хотелось, что б глубже природу дара своего изучить, да развить его. Да только противится князь тому от чего-то. При себе, на кухне держит, да у кнесенки в подружках.
Родители мои тоже при князе служили, отец воеводой был, да погиб еще до моего рождения, а мать при княгине распорядительницей была, да родами померла.
Пожалела сироту Княжна-матушка, в память о заслугах родителей, при няньках дочери своей растила, я матушкой ее звала всегда с дочерними чувствами, однако и место свое всегда знала. Няньки неусыпно, по сто раз на дню упоминали, что роду я хоть и славного, но не княжеского. А мне с того и печали не было. Росла в тепле, уюте, не без ласки даже. Чего еще желать?
Сияние у Кнесенки было низкое, холодное, не обтекало тело плавно, как и должно, а ершилось прерывисто и почти ощутимо кололось.
— Эко ж тебя скрутило, милая.
— Ведь не напрасно ж ему Боги род свой продолжить не дают! Видать прогневал чем — то самых высших в пантеоне, — шепчет Радмила.
— Расслабься, говорю! Не пускаешь меня! Колешься как ежик лесной.
Радмила еще несколько раз глубоко вздохнула, но ничего не вышло. Страх ее был слишком силен и от носильных попыток расслабиться, въедался в глубь тонкого тела кнесенки все прочнее.
— Эх! Знала бы, что так серьезно все будет, поела бы хоть.
Но делать нечего, оставить девушку в таком состояние нельзя.
Положила руки Радмиле на голову, расслабилась и ощутила, как сила послушно и привычно, протекла по рукам, разогревая их. Сила моя, покорно наполняла Радмилу, я чувствовала, как напряжение и страх, растворяются в ней. Дыхание становится ровным, сердце бьется все спокойнее, а у меня, с каждым ее ровным вдохом, ноги трясутся все больше. Но остановить поток силы, я не могла. Он всегда прекращается сам, когда просящий помощи исцелён. Но сегодня, идет и идет, идет и идет, сердце моё ускорило стук, и бьётся так быстро, как никогда прежде.