Наверняка я знала лишь одно: Ринс положением Богини не проникнется. Можно попробовать достучаться до Ноттена, но Ринс тут же найдет для того десять доводов сверху — и Ноттен смирится, как мирился до сих пор с «необходимыми жертвами» ради всеобщего блага. Зато если черный айх заподозрит меня в лояльности по отношению к затворнице, то обезопасит привычный мир любым способом. Я ему дорога — как угодно можно трактовать его признания, но симпатия ко мне в нем есть — и он уже жертвовал дорогими людьми. Придется снова — сделает снова. Он, в своей кромешной расчетливости, в некоторых вопросах до банальности предсказуем.
Уверена, за мной теперь и присматривать будут куда тщательнее. На случай, если Богине вновь приспичит меня вызвать предыдущим способом. Или еще что-нибудь сотворить моими руками: она смогла завладеть моим телом всего лишь на секунду, и этим принесла немало хлопот. Секунда — достаточный промежуток времени, если знаешь что именно нужно делать. Я не верила, что она так поступит, — незачем было отпускать, раз делалась ставка на манипуляции. Проще было заставить меня дать согласие на месте. Богиня, насколько хватает моего разумения, сделала другую ставку: зародить во мне сомнения, которые и повернут меня в сторону помощи. Любое насилие — и я сорвусь с крючка. Либо одно, либо другое, а она уже выбрала другое. Если я хоть что-нибудь понимаю в божественной логике, конечно. Но проблема в том, что мое мнение на этот счет не имеет никакого значения, — важно лишь то, как кажется со стороны. Пока следует затаиться и выиграть период на раздумья — и он зависит от времени, за которое Ринс разглядит отсутствие знака.
Но я упустила из вида один фактор, который и стал решающим. Ринс вернулся поздно ночью, я тщательно изображала крепкий сон. Он почти бесшумно прошел в ванную комнату, и уже на выходе я поняла, что именно не учла: Ринс снял повязку, уничтожая все пространство вокруг знакомым фоном. Я, освобожденная от его приказов и невозможности лгать, попросту позабыла, как раньше ощущала себя в его присутствии: желание сдавило виски, а в животе засосало от представления, как влага стекает по его телу, не до конца высушенная полотенцем. Изображать сон уже не получалось. Я заелозила, нервно сглотнула и попыталась сосредоточиться: мне как-то раньше удавалось отстраняться от навязанной страсти. Я выдам себя, если обозначу ее возвращение.
— Не спишь, или я разбудил?
Ринс лег рядом, едва колыхнув поверхность постели. От этой слабой волны мурашки побежали по всему телу. Почти неконтролируемо я пододвинулась ближе, коснулась обнаженного плеча, содрогнулась от нового наплыва ощущений и зажмурилась еще сильнее. Как я раньше сопротивлялась, за что хваталась в сознании?