Марк недовольно всмотрелся в план, что-то прикинул и цокнул языком.
– Окна большие?
– Пара панорамных с главного входа, но внутри много колонн.
– Значит, с улицы полно «слепых зон». А внутрь человека не посадишь, спугнем…
– А если просто с улицы наблюдать?
– Рискованно. И Ксению твою не предупредишь – будет дергаться, выдаст себя… Можно от охраны наблюдать, но это очень далеко, если вдруг что, добежать не успеем. Придется ограничиться улицей.
– Все будет нормально, – в который раз за день повторила Дарина. – Он попадется, вы его поймаете, и все закончится.
Последние два слова отозвались болью в душах обоих. Все закончится. Она не хотела, чтобы все это заканчивалось: ей нравились разговоры в полутьме дома, нравился этот дом и воздух, нравилась сама атмосфера и те чувства, которые она испытывала рядом с ним – защищенности, спокойствия и уюта, даже несмотря на его непростой характер.
Он же не представлял, что случится, когда его ребята и впрямь найдут подрывника. Вряд ли он начнет меньше пропадать на работе, скорее проблем станет только больше. А вообразить свою жизнь без сумасбродки, дарованной ему самой жизнью и полностью оправдывавшей свое имя, он уже не мог. Пропал, окончательно пропал.
– Ты когда-нибудь думал, что будет потом? – внезапно спросила девушка. Марк едва заметно дернулся.
– Постоянно.
– И что?
Мужчина молчал, сверля ее пронзительным взглядом.
– А чего бы тебе хотелось?
– Покоя, – тихо отозвалась Дарина. – Когда чувствуешь себя в полной безопасности, как в детстве, в кровати, рядом с родителями. Как здесь, в этом доме. А тебе?
– У меня не такой большой выбор.
Она ничего не сказала, лишь поманила его рукой и вышла, свернув в коридоре в сторону гаража. Заинтригованный, Марк пошел следом.
В гараже он почти тут же налетел на какую-то бутыль, не разлив ее только чудом. В глаза даже в полумраке комнаты бросился мольберт с накрытым белой тканью холстом. Подождав, пока он подойдет ближе, Дарина аккуратно откинула простыню и отошла на пару шагов.
С поверхности холста на них смотрел человек. Его лицо почти полностью скрывалось в тени, пыли и пепле, ясными и четкими оставались только освещенные тусклым светом фонарика глаза – сосредоточенные серо-голубые глаза, пронизывающие будто насквозь. За спиной человека была темнота и невесомые контуры каких-то конструкций, а свет фонаря выхватывал из тьмы легкие песчинки и серо-сизые хлопья.
Картина казалась такой живой, такой детальной и реалистичной, что Марк на миг остолбенел. Мыслями он мгновенно вернулся в тот день. Он никогда не думал, как выглядит в такие моменты – при спасении заложников, обрушении здания или захвате преступников. Не задумывался, каким суровым может быть, как могут гореть его глаза – облегчением и хладнокровием одновременно, даже не замечал, как напряженно сжимает челюсти, что аж желваки ходят и сводит скулы.