Романист провожает своих героев в бурное море будущего, а сам остается на берегу. Ему, как и Сесилио-старшему, поздно пускаться в далекий путь.
Общепринятое в зарубежном литературоведении мнение о том, что все творчество Гальегоса построено на противопоставлении варварства цивилизации, в борьбе между которыми будто бы видит писатель смысл окружающей его действительности, обедняет, упрощает подлинное содержание произведения. Гальегос, безусловно, развил и продолжил в своем творчестве реформистскую тенденцию, с самого начала отличавшую социальный роман Венесуэлы. Однако тот обширный жизненный материал, который вошел реальным содержанием в романы писателя, опрокидывает всякие схемы, и в жарких схватках, в драматических конфликтах, порой в кажущемся хаосе и сложном переплетении множества сюжетных линий проступают реальные исторические силы, борьбу которых отразил могучий талант романиста.
Антитезу «варварство — цивилизация» мы найдем в реалистической литературе Венесуэлы начала XX века, но и тогда она не являла собой борьбы каких-то абстрактных начал — добра и зла, дикости и культуры, — а отражала реальные настроения недовольства и протеста, назревавшие в народе Венесуэлы, по мере того как иностранный капитал душил страну, парализуя ее экономику. Все сильнее опутывали страну крепкие нити иностранных концессий, лишая простых тружеников их исконных земель и заработка. С большой драматической силой прозвучал этот протест в рассказе Диаса Родригеса «Варварская музыка», открывая историю венесуэльской литературы в эпоху империализма. Слепой старик, просящий подаяния у железнодорожной станции, был живым олицетворением упадка некогда процветавшего местечка Майкетия. «Ничего! Они еще увидят!» — повторяет он, грозя кулаком в сторону построенной иностранной компанией железной дороги, и за этой глухой угрозой в памяти слепого вставали картины родного края, воспоминания молодости, когда он водил большие обозы по старинному тракту. В оглушительном грохоте повозок по дорожным ухабам, в треске желудей под стальными шинами колес, в поскрипывании несмазанных осей и тарахтенье плохо пригнанных бортов у повозок, в звоне бубенчиков на луке седла и цокоте конских копыт по плотно укатанной дороге ему слышался голос его земли, волшебная музыка родного края.
В «Бедном негре» сведено воедино множество разнородных звуков, подслушанных романистом на венесуэльской земле. Романист сумел уловить и воплотить в художественных образах этого произведения те скрытые, подземные толчки, которые, словно толчки в утробе матери, предвещают рождение новой жизни. Роман насквозь пронизан предчувствием неотвратимо надвигающихся революционных свершений. Это предчувствие ощутимо уже с первых страниц романа — оно в бодром взмахе мотыг в сильных руках невольников, и в тревожном стуке барабанов среди ночной тишины, и в яростном ритме негритянских плясок после утомительного дня работы на господских плантациях, и в свежем, неожиданно оптимистическом звучании стихов кальдероновской драмы «Жизнь есть сон», и в колдовских предсказаниях негра Тапипы о «великом потопе», по-своему дополняющих научные выкладки и рассуждения просветителя Сесилио-старшего. Эти тревожные звуки, нарастая, переходят в торжествующий грохот аболиционистских барабанов и завершаются гулом пожаров, выстрелами, грозной музыкой войны.