Движение федералистов пустило глубокие корни на каждой пяди венесуэльской земли, и, даже если бы повергли в прах одного за другим всех тех, в ком народ видел своих вождей, разбили бы и уничтожили мятежные отряды, они, несмотря ни на что, тут же возникали бы вновь, пусть еще никем не возглавленные, но от этого не менее упорные в своей жестокой борьбе. Разгневанной фурии мятежа отрубали голову, но тогда у нее вырастали могучие руки, которые рушили на своем пути все, что еще оставалось на венесуэльской земле.
Жуткая тишина
Городок словно вымер: на улице ни души, все двери на запоре. Зловещий свет палящего тусклого солнца едва пробивался сквозь удушливую завесу едкого дыма; с объятых пожаром саванн летели и падали на крыши домов и тротуары мириады искр, которые подхватывал и кружил обжигающе знойный ветер. Над городом нависла жуткая тишина, тоскливое безмолвие, предчувствие близкой катастрофы, идущей следом за пожарами.
Только что прозвучал сигнал трубы, он раздавался все ближе и ближе: это эскадрон правительственных драгун, который, заняв позицию на одном краю главной улицы, ожидал атаки кавалерийского отряда федералистов, наступавших с другого конца города. Отряд не решился завязать бой в окрестной саванне, кони страшно устали и едва держались на ногах, и привыкший воевать в долинах неприятель легко мог бы окружить их в открытом поле; кроме того, местные жители отказали федералистам и не дали им свежих лошадей, вот почему разгневанный командир поклялся отомстить горожанам, развязав бой на улице городка, из которого некуда убежать — вся саванна объята огнем.
Все двери в домах заперты и заставлены скарбом — и те, что выходят на улицу, и те, что ведут из комнаты в комнату, где перед образами святых молятся женщины, дрожащие от страха дети цепляются за их подолы, мужчины, которым не удалось бежать из города — в основном это старики, — угрюмо ходят из угла в угол, мрачно понурив голову и заложив руки за спину. Страх за попавшую в беду семью заглушает страх за себя.
В одном из домов на окраине городка какой-то мальчуган высунулся в окно и смотрит на улицу; охваченная горем мать не заметила, как он отлучился от нее.
Гнетущая тишина на улице нарушается лишь ржанием драгунских коней, позвякиванием уздечек и удил, лязгом ударяющихся друг о друга пик да отрывистыми фразами, которыми перебрасываются между собой время от времени бледные от напряжения всадники. Мальчик разглядывает молодого драгуна: редкий темный пушок поднялся на его побелевшем от страха лице, широко раскрытые глаза напряженно всматриваются в противоположную сторону безлюдной улицы. Он почти такой же ребенок, как тот, что разглядывает его из окна, и сердце городского мальчугана полнится жаркой симпатией к юному драгуну и беспредельной тоской.