Эта война, преследовавшая социальные цели, хотя и блуждала в тумане из-за отсутствия подлинных идей и прибегала к жестоким методам, была войной справедливой, направленной против собственника, против богатеев всех мастей, и целью ее было уничтожить собственность как источник их силы. Однако уничтожение собственности было использовано как удобный лозунг, поднимавший народ на борьбу, следствием которой были пожарища, развалины и вытоптанные поля. Повсюду зачитывались подложные правительственные указы, якобы восстанавливавшие рабство, и все, кто еще стонал под игом рабства, немедленно выступали с оружием в руках против своих хозяев. В отряды повстанцев вступали целые толпы пеонов, убивавших своих помещиков и управляющих. А на брошенных землях оставались одни женщины да дети. В городах восставшие грабили лавки и магазины, предавали все огню, от которого не спасся ни один богатый дом. Убивали все мантуанское отродье: порой даже женщин и детей. Когда какой-нибудь предводитель федералистских войск поручал своему подчиненному захватить населенный пункт, он обычно напутствовал его:
— Сровняйте с землей этот городишко, если он не сдастся вам на милость.
Для простого люда, не понимавшего замысловатых речей цивилизаторов, эти слова были подобны бальзаму, пролитому на измученные, озлобленные сердца. Предводители, отдававшие такие приказы, были выходцами из народа, его плотью и кровью, и повстанцы беспрекословно подчинялись им.
Поджигались асьенды, вытаптывались посевы, уничтожался скот, и по бесчисленным дорогам равнин, по горным кручам и ущельям зловеще полз призрак грабежей и насилий.
— Это вернулся Бовес под личиной Эсекиэля Саморы, — говорили старики, помнившие времена, когда бесчинствовали орды страшного каудильо.
Венесуэльский народ хотел видеть в Саморе своего вождя и освободителя. Его слава достигла недосягаемых высот с первых же сражений. Подобно Бовесу, он увлекал за собой народные массы, но к разящему мечу безжалостного астурийца он добавил еще беспощадный огонь. В пожарищах гибла Араурэ, от Гуанаре остались дымящиеся развалины… Самора нигде не располагался лагерем, и его орлиный профиль грозно чернел на фоне отблесков пожарищ, в которых полыхала вся страна; сбивая врагов своими непрерывными маршами и контрмаршами, он вел по-лисьи хитрую, опустошительную войну.
Самора, несомненно, был предводителем, убежденным в справедливости и правоте того дела, за которое боролся, хотя он и не вникал в его сущность. Он владел полководческим даром, чего никак не желали признать чванливые заправилы Военно-инженерной академии, он обладал даром увлекать за собой народные массы и поистине железной волей, столь необходимой для того, чтобы сплотить в одно крепкое ядро бесчисленное множество анархистских отрядов. В то же время он был лишен творческих способностей, какими мог обладать только высоко просвещенный политический деятель, человек твердых убеждений, прочных как шпага, которую Самора сжимал в своей руке. Но даже при таких недостатках он стал признанным вождем народного мятежа, несущего всюду смерть. И вот вслед за вестью о блестящей победе при Санта-Инес пронесся слух о смерти Саморы, — предательская пуля настигла его в Сан-Карлосе.