Но как нестерпимо мучительны и долги были эти четыре года, полные тревог и потрясений. Горе усугублялось еще тяжким ожиданием кончины Сесилио-младшего. Луисана днем, когда брезжил призрачный свет солнца, находившая в себе силы для борьбы с надвигавшейся напастью и стойко ожидавшая неизбежной развязки трагической жизни брата, с наступлением сумерек чувствовала, как у нее от страха сжимается сердце.
Она пристально вглядывалась в потемневшее небо, озаренное огненными языками заката и полыхавшими вдали пожарами, и настороженно прислушивалась к гнетущей, предвещавшей недоброе, тишине полей. И как только мрачный лес, окружавший асьенду, оделся в угольно-черное покрывало ночи, Луисана тихо пробормотала:
— Этой ночью непременно!
Дрожа от внезапной мысли, что несчастье уже вступило в дом, Луисана бросилась закрывать и заваливать мебелью двери. На душе у девушки было тяжело и жутко, а тут еще эта дикая паника, смерчем пронесшаяся над мигом опустевшими полями.
Вздрогнув, Луисана снова пробормотала:
— Ну еще этого мне не хватало.
Вечный покой
С лучезарно-ясной душой и непоколебимым спокойствием встретил Сесилио Алькорта последнюю ночь своей жизни. Мучения его прекратились, он уже не испытывал никакой боли, — тяжкий недуг мало-помалу иссушил его тело, и еще оставшийся небольшой островок живой плоти, словно отделившийся от прочего организма, медленно угасал в тумане все более бесплотных мыслей. Сесилио уже попрощался с сестрой и дядей, молча пожав им руки и пристально, беспредельно-нежно взглянув на них угасающими глазами. Теперь он прощался с самим собой. Трепетный свет ночника слабо освещал его комнату, Луисана и Сесилио-старший, храня благоговейное молчание, прислушивались к обрывкам фраз, доносившихся со смертного ложа:
— Сладкий миг… брат Луис, Гарсиласо… Мой первый восторг. Жизнь была прекрасна.
Напрягая последние силы, Сесилио восстанавливал в памяти всю свою жизнь, кристально чистую и благородную, чтобы передать ее смерти как драгоценный дар. Он припоминал годы отрочества, прошедшие в духовной близости с великими поэтами древности, которых он узнал сам или с которыми его познакомил его наставник, Сесилио-старший. Мысль текла в глубинах его существа, и лишь время от времени слова, точно вехи, указывали проходимый ею путь:
— Беатриче!
Перед внутренним взором чередой проходили воспоминания о романтической нежной любви в Каракасе, в тенистом патио, увитом гранатами и жасмином, краткие мгновения счастья, легкие и мимолетные, как благоухание цветов, дарованных ему в награду за безграничную надежду и нетленную любовь.