Бедный негр (Гальегос) - страница 190
Сесилио-старший вышел из комнаты, и немного погодя Луисана услышала, как в пустых покоях большого дома средь гулких шагов раздались его сдержанные рыдания. Она судорожно проглотила комок, подступивший к горлу, чтобы не нарушить безмятежного покоя, снисходящего на умирающего брата, лицо которого озаряло сияние далекой романтической любви. И когда около полуночи к ложу Сесилио-младшего подошел дядя со скорбным, заплаканным лицом, сияние это все еще озаряло лицо умирающего.
Отходивший в вечность молодой гуманист достиг в своих воспоминаниях перекрестка дорог, где он повстречался с великими философами, и, остановившись, он пробормотал:
— Жизнь это мысль. Затем Сесилио проследовал до следующего перекрестка жизни, до того места, где книги открыли перед ним вопиющую несправедливость во всей ее наготе, несправедливость, которая разделила весь род человеческий на угнетателей и угнетенных. Он не принадлежал к разряду последних, но его чувства и воззрения не позволяли ему быть среди первых, хотя в этой среде было все необходимое для безмятежного существования. И теперь веха на пути его воспоминаний обозначила цель, во имя достижения которой он решил, выбросив за борт мертворожденные идеи идеализма, ринуться на всех парусах навстречу буре.
— Жизнь это самопожертвование.
Но тут его жизненный путь преградил неизлечимый недуг, продолжительный и тяжкий. Мысль задержалась на нем, и, словно из-под обломков несбыточных иллюзий, вдалеке мелькнула последняя веха:
— Жизнь есть смерть.
На рассвете на Сесилио-младшего снизошел вечный покой.
По черному пеплу пожарищ, словно неведомые призраки, в неясном свете луны двигались повстанцы Педро Мигеля Мстителя. Отряд все так же молча следовал за своим хмурым командиром; тень Педро Мигеля, выросшая до сказочных размеров, покачивалась на фоне ночного неба, очерченного грядой гор. Вдогонку отряду несся вой сторожевых псов, — казалось, сама смерть обходила дозором всю округу. Отряд продвигался форсированным маршем и на рассвете вступил на плантации Ла-Фундасьон. Душа неукротимого повстанца будто закостенела; ничего не видя, не слыша, не чувствуя, он шел вперед. Упрек, брошенный ему Хуаном Коромото, в том, что бой был проигран только по его вине, развеял завесу, за которой таилась его душевная тайна, и теперь Педро Мигель терзал самого себя, растравляя незажившую рану.
Он пошел на войну не ради народного дела, а ради того, чтобы утопить в крови свою любовь к Луисане Алькорта, убить это тайное чувство, вспыхнувшее в его сердце еще в детские годы, — чувство, которое он так старался скрыть своей нарочитой ненавистью ко всему мантуанскому. Из-за этой предательской любви к белой женщине он загубил жизни сотен людей, всецело и полностью доверившихся ему, людей, пожелавших пойти с ним на завоевание прав, которых они были лишены. В этой войне сердце его очерствело, и он повернулся спиной к своим собратьям, к тем, которых он сам вел на верную смерть, и теперь убитые по его вине люди смогут спокойно спать в своих могилах, только при условии, если он сам растопчет свою, якобы забытую, любовь. Уйдя на войну, он и себе причинил самое худшее из зол: он убежал от Луи-саны (в этом он сам признался при последнем разговоре с ней). А к пролитой по его вине крови и к разрушениям, которые всюду причинили его пожары, теперь прибавилось еще новое преступление: его повстанцы только что подло ограбили два беззащитных селения. Педро Мигель Мститель стал бандитом, таким же как Эль Мапанаре или Семикожий; теперь он отброс революции, хищник, прикрывшийся великими идеями, и в этом тоже была виновата Луисана Алькорта.