Назария вошла в ранчо Эль-Матахэй, неся в руках сверток, прикрытый подаренной ей шалью, а дон Фермин уже снова вдевал ногу в стремя. Но, прежде чем вскочить в седло, он сказал Гомаресу:
— Теперь я навеки твой неоплатный должник. Этой ночью ты оказал мне бесценную услугу. Как я уже тебе говорил, я совершил проступок, который никогда себе не прощу. Я дважды виновен! Я обманул свою жену самым низким образом и дал жизнь незаконному ребенку; мать его держать при себе не может.
— Не тревожьтесь, дон Фермин, — снова повторил Гомарес. — Не мучайтесь понапрасну. От нас никто не услышит об этом ни словечка, ведь мы с Эуфрасией поклялись именем самого спасителя Христа.
Завершив таким образом ночную сделку, Хосе Тринидад Гомарес на следующий день объявил повсюду, что жена родила ему двойню: девочку и мальчика.
После припадка в канун дня святого Хуана душа Анны Юлии Алькорта так и не обрела покоя. Колющие боли, пронизывавшие грудь, прекратились, но зато теперь девушка словно погрузилась в бездонную заводь черной меланхолии. С тех пор никто больше не видел ее. Анна Юлия жила в помещичьем доме точно в заточении, она даже не показывалась на галерее, весь день проводя в своей комнате у окна, выходившего на беспредельное море, которое просвечивало сквозь купы деревьев. Виделись с девушкой только родители да негритянка Назария, бывшая ее кормилица, безумно любившая свою «беленькую дочурку», как она ее называла, — ведь ей пришлось вскормить Анну Юлию грудью, когда у доньи Агеды пропало молоко. Преданная рабыня выходила и выпестовала свою беленькую дочурку. Она рассказывала девочке на сон грядущий красивые сказки, чтобы ей снились только приятные сны, а когда Анна Юлия подросла, старуха стала страдать вместе со своей любимицей, переживая за нее страшные припадки, проводя у ее изголовья долгие томительные часы.
Так продолжалось до самой смерти Анны Юлии. При ее кончине присутствовал лиценциат Сесилио Сеспедес, шурин дона Фермина, который, как помнит читатель, решил очернить себя в глазах арендатора Гомареса, лишь бы никто не узнал правды. Анна Юлия умерла два дня спустя после родов; родители ее, угнетенные страшным несчастьем, недолго пережили дочь, однако, прежде чем отойти в иной мир, они, как и подобает добрым христианам, пекущимся о своем имени, бестрепетно и спокойно сделали все необходимое для соблюдения правил чести.
В награду за сохраненную тайну и за воспитание ребенка арендатор Гомарес получил плантацию Эль-Матахэй, которую возделывал исполу еще его отец, уроженец Канарских островов. В этом ранчо и протекли первые годы подкидыша, который, к слову сказать, не доставил своим приемным родителям особых хлопот, ибо целыми днями спокойно лежал в колыбели, разглядывая толстенькие пальчики на своих ножках. Когда малыш подрос, он не бегал и не резвился, как прочие мальчишки, а уходил подальше от дома и молча садился где-нибудь в укромном месте и часами рассматривал далекие вершины гор. Именно этой кротостью и покорностью, смешанной с жалостью, которую питали к нему приемные родители, мальчик и завоевал их любовь, в первую очередь Хосе Тринидада. Что касается Эуфрасии, то ее прямо-таки разбирало любопытство узнать, что это такое разглядывает все время мечтательный мальчуган, и она неотступно следила за ним.