— А как Нина Иванова узнала о тебе?
Я хмыкнула:
— Видимо, Милу совесть заклевала. Ей понадобилось двенадцать лет, чтобы сознаться в том, что оставила ребёнка. А после этого признания они вообще не общаются. Только одно помню, что когда Мила всё-таки приехала к нам, нормального разговора не вышло. Бабушка кричала, что ее дочь самое настоящие чудовище, а моя мать, перед тем как захлопнуть дверь, произнесла: «Да, я чудовище, но я и была воспитана таким же чудовищем».
В моей голове всплыло воспоминание того дня — заплаканная бабушка, искривленное от злости лицо матери и я, тихо затаившийся на лестнице ребенок, который испугано наблюдал, как кидают друг в друга омерзительные слова два самых близких на свете человека.
— А твой отец?
— Понятия не имею кто он, — пожала я плечами, прильнув щекой к груди парня.
— Охренеть, — натянуто произнес Егор. — Поражает, что ты так спокойно рассказываешь об этом. Меня всего трясёт изнутри, — он сильнее прижал к себе, зарываясь лицом в мои волосы.
В ответ я вжалась в его руки с диким трепетом — еще никто и никогда не обнимал меня так.
— Егор, — мне приходилось унимать свое нарастающее сердцебиение, даже несмотря на то, что рядом с ним было невероятно уютно, — я не могу иначе. В детском доме почти каждый ребенок с похожей историей испытывает страх, боль, чувство вины. Слишком много обиды внутри. Я хочу жить нормально, не зацикливаясь на том, что сделала Мила. Мне проще ее простить. Это не моя вина в том, что случилось. Она должна нести ношу за свое решение, но никак не я. Не хочу больше ощущать себя не нужной, — мой голос ненамеренно сошел в дрожащий хрип.
Егор вдруг резко приподнялся в кресле, развернув к себе лицом.
— Ты теперь нужна мне, — он прижался своим лбом к моему. — Боже, как я хочу сейчас поцеловать тебя.
Мое тело вмиг задрожало, то ли оттого, что только что я рассказала о том, чего не слышал ни один человек на белом свете, то ли потому, что хриплый шепот Егора обжигал мне губы.
— Представить не могу, как у тебя там в душе, — его ладонь легла на середину моей груди, — но знаю одно — она бездонная. Я не понимаю, как можно простить то, что не прощается никогда.
Егор прижимал к себе так властно, словно я могла вот-вот исчезнуть в его руках. Мое сердце начинало бешено колотиться, разгоняя пульс до запредельной скорости. Уткнувшись носом ему в шею, я уже без какого-либо стеснения, вдыхала ее аромат, круживший сознание каруселью. Его руки гладили мою спину, плечи. Каждое касание отдавалось теплом где-то глубоко внизу живота, но когда мужская ладонь аккуратно прошлась по обнаженной коже под тканью моего платья, оставляя горячий след от прикосновений, меня затрясло так, что ему пришлось остановиться и отодвинуться.