— Софи-ия, — все, что могу, повторять ее имя. Едва шевелю языком.
Даже называл ее всегда так, как другие не называли. Чтобы даже имя ее только моим голосом для нее так звучало. Даже к этому, к имени ее в чужих губах — ревновал!
А ведь нас взорвало. Обоих взорвало на хрен. Так, что ничего не осталось. Одновременно.
Это просто вулкан.
Это запредельное что-то, когда кажется, что разрывает вдруг на части. На осколки разносит охрененным взрывом, от которого только всполохи перед глазами.
И мучительно больно и так же мучительно блаженно.
Это край. Это за гранью. Такого эффекта ни один наркотик никогда не даст.
И во взрыве этом, блядь, кажется, что ты умер.
А когда приходишь в себя, то, блядь, тоже еще совсем ни хрена не жив.
Тело деревянное, полумертвое и не пошевелиться.
И в венах уже будто совсем другой состав. Этой смертью, этим блаженством на хрен, запредельным, отравленный. И уже кажется, по-настоящему сдохнешь, если не получишь следующей дозы.
А ведь с ней то же самое — понимаю, едва касаясь ее губ своими.
Вдыхая ее будоражащий аромат — теперь, после того, как она пережила эту страсть и выдохлась в изнеможении, — уже совершенно другой. Дурманящий, сумасшедше заводящий, заставляющий сжать челюсти до хруста, чтобы не наброситься на нее сейчас, не разложить, забывая обо всем на свете на этом столе, не вколачиваться снова и снова, тараня ее уже дернувшимся и окаменевшим членом.
Она так же взорвалась сейчас. Вместе со мной. Даже нет. Не каждый из нас взорвался, а оба. Вместе. Как будто нас обоих одновременно разметало этим взрывом и теперь мы снова собраны, но уже какими-то совершенно другими. Измененными. Объединенными чем-то незримым, но очень особенным. Тем, что теперь навсегда объединит нас.
Подхватываю на руки и несу в душ.
Хоть и не хочется.
Так бы и дышал этим ее новым запахом. Страсти, пота изнеможения. Ее естества, что пропитало насквозь и меня… Всего самого чувственного, самого сексуального, что только может быть на свете.
Не удерживаюсь. Не могу, не способен просто так помыть принцессу.
Эта дикая потребность прикасаться, слышать ее стоны, видеть, как затуманиваются ее глаза, как расширяются зрачки и внутри плещется изумление и страсть эта бешеная брызжет, — она выше моих сил.
У принцессы ноги подгибаются, а я остановиться не могу.
Сожрал бы ее всю. С потрохами.
Каждый ее крик, каждый выдох ловлю и жадно пожираю.
Уношу из ванной и просто прижимаюсь к ее обессиленному телу. Просто смотрю, как она спит. Как подрагивают во сне ее ресницы.
Почти не прикасаюсь.
Но все это время сердце так бешено колотится в груди, как не колотилось, пока я ее брал. И по венам разливается какое-то запредельное, странное блаженство.