Именно в этот день я собирался посетить своего властного родителя. Войти в его дом, как триумфатор. Швырнуть на стол в его кабинете перед его лицом сумку, набитую баксами. Показать, что я чего-то стою и сам по себе. Надеялся, что увижу гордость и признание на его лице. Что хлопнет меня по плечу и скажет «да, сын. Ты состоялся.» Признает мое право принимать собственные решения. Поймет, что они не так уж и провальны, как он, наверно, думал, любя меня, как говорила мать, по-своему и принимая за меня ключевые решения в моей собственной жизни.
Только какая это любовь, если в тебя не верят? Считают идиотом, не способным сам принять стоящее решение?
И я пришел.
Застал отца за столом его кабинета, как и всегда.
Широко улыбнулся, чтобы рассказать о своих достижениях.
И — обмер, когда он поднял голову от своих документов.
До кишок пробрал его взгляд. Полный отчаяния и какой-то… беспомощности?
Я такого у отца за всю жизнь не видел. Я не представлял, что он способен что-то подобное чувствовать!
— Отец?
У меня все внутри в один миг прям до крови вывернуло, когда этот взгляд его увидел. Невозможный! А он — не отрывает этого страшного взгляда, и ничто в нем не меняется, только отчаяния и бездны какой-то сумасшедшей, черной, все больше в нем становится. Будто рассыпается у меня на глазах, огромная глыба, отец, как возвышающаяся надо мной, над всем, скала, вдруг в песок, в крошку на глазах моих сыпется, а я сделать ничего не могу, и холодею весь, и будто в пропасть меня безнадежно, до воя ветра в ушах стремительно затягивает.
Смотрит убито и пальцы до по беления край стола сжимают.
А я в лед превращаюсь. Горло перехватило. Сказать, спросить, слова выдавить не могу!
Что с ним? Болен? Умер кто-то из родственников?
Я с матерью украдкой от него общался, но она ничего не говорила!
— Отец! Что?!
И сам пошатываюсь. С другого края в стол точно так же, как он, пальцами впиваюсь.
— Рак. Рак у нее, — безжизненно. Голос, будто тлеет и сереет весь лицом.
И даже не спрашиваю, о ком говорит. Все ведь понятно. Мама!
И не сказала же мне ничего, а я сам, чурбан бесчувственный, не почувствовал!
Сказала, на море летит, на неделю. Связи с ней не было все это время. Блядь, да как же так!
— Подожди, — впиваюсь пальцами в волосы, лихорадочно расхаживаю по кабинету. Вспоминаю все, что слышал, что на глаза попадалось. И глаза его эти, — страшные, немигающие, в одну точку, вроде на меня, а вроде — сквозь меня смотрящие. Остекленевшие, с невозможной болью. Застывшие. Будто вмерзла в них эта боль, будто смерть не мамина, его, из них на меня смотрит. Блядь, мне эти его глаза почти каждую ночь потом снились! Будто всю боль мира в них собрали и заточили. Только ни хера она в них не замерла. Брызжет так, что все вокруг скручиваться начинает!