Над морем небо ярче и величественней. Но там ты остаешься один на один с его капризами. В море можно окунуться, можно уплыть далеко, но рано или поздно придется вернуться... Или утонуть. В море, пока жив, ты всегда будешь инородной соринкой на волне. Лес укрывал и защищал. Лес звал и принимал как равного, как свою травинку. Жаль, что чем дальше углубляешься в него, тем ближе болото или город. А больше и выбирать не из чего. Где оно, то место, между болотом, городом и морем, где можно жить по-людски? Где-то в лесу!
И я подумал вдруг, потрясенный нечаянной догадкой: не оттого ли мой папаша всю жизнь метался и бродяжничал, чтобы найти это место и однажды уйти навсегда? Когда был он пьян, не то чтобы мертвецки, все говорил о своей еще не пропитой до конца душе, матерясь и размазывая сопли по лицу, и что-то лепетал о тропе, с которой не возвращаются, называл этот путь царским и уверял со слезами на глазах, что всю жизнь готовится к нему...
Как ни думай, между морем, городом и болотом был только лес. Я представил, как завтра войду в него, не ради добычи, а ради самого леса, на душе стало легко и радостно. Я встал и шагнул в сторону деревни. Лес, ласково коснувшись моего плеча, беспрепятственно отпустил меня.
Кота возле дома не было. Я зажег лампу, осмотрел ружье и стал чистить его, вздыхая: не поганил бы лес, не стрелял бы ничего живого - но как человеку без греха! Чтобы жить по-людски, что-то надо есть. Я сложил в туесок пару печеных рыбешек, последний сухарь, патроны, поставил все это за печку, задул лампу и прилег отдохнуть перед дорогой.
Перед рассветом вернулся кот, где-то прошлявшись всю ночь.
Пора уже было собираться в путь.
Я вошел в предрассветный лес, где просыпались пташки, где готовились ко сну насытившиеся за ночь козы, маралы, рыси и волки. Бодрствующий ночной лес только начинал впадать в дрему, и просыпался лес дневной. Тропа некруто поднималась в гору вдоль русла реки. Когда-то лес здесь был вырублен. Заросшие мхом, травой и березняком, вокруг виднелись следы каменоломен. На рябине сидели рябчики и лениво думали своими маленькими головками, стоит ли улетать с насиженной ветки. Ни стрелять, нарушая тишину лесного утра, ни тратить патрон на такую мелочь мне не хотелось. А вот примета отказаться от первой встретившейся добычи была плохая. Я постоял, раздумывая, вытащил сухарь и положил его на пенек, чтобы задобрить местного лешего. Оправдывался сам перед собой: мол, лесная нечисть - не болотная, ни калибром, ни мерзостями ей не чета, а потому вступать с ней в сделки не такой уж страшный грех для человека. Я положил сухарь на замшелый пенек и пошел дальше, неспешно наклоняясь и срывая спелую ягоду.