Я поднялся на водораздельный хребет и увидел далеко впереди узкую полоску моря, открывавшегося с высоты. Над головой качал ветвями могучий кедр. Его толстые, как гнутые деревья, корни подрыли дикие свиньи. А выше корней на почерневшем комле затягивалась черной сушинкой зарубка, причудливо выдолбленная в виде короны. Глядя на нее, я вдруг почувствовал папашину руку, его пьяный кураж и подумал: "Вот ведь как бывает! И он сидел на этом самом месте. и куда-то ведь шел. Я иду куда глаза глядят, куда душа желает, но то и дело оказываюсь на тропе отца. Куда же иду я?"
Пробравшись по хребту до следующей скальной высотки, я отыскал по пути еще пару отцовских зарубок. Наверное, я и дальше шел бы верхами, все четче повторяя отцовский путь, но увидел сверху дикую козу и стал осторожно спускаться в падь. Я не смог подкрасться к ней на выстрел, но пока преследовал добычу, так далеко ушел от моря, что лес уже стал припахивать сыростью болот. С ветвей больных лиственниц зелеными бородами свисал лишайник. Искореженные ветрами, усохшие до металлического звона, стояли вокруг черные кедры без хвои. Пора было поворачивать назад. И тут я увидел зайца.
Я прицелился, подержал его на мушке и опустил ружье. "Да заяц ли это?" - засомневался, жалея истратить попусту дробовой патрон. То, что я принял за зайца, теперь уже казалось мне причудливым пеньком. Я крадучись приблизился шагов на десять-пятнадцать и снова прицелился, отчетливо различая заячьи уши и даже пушистую нашлепку хвоста. Но почему заяц сидел неподвижно? "Больной или дохлый?" - засомневался я, сделал еще несколько шагов к нему и даже наклонился, чтобы разглядеть, дышит ли. Так и не поняв, ткнул его стволом в спину.
Заяц с воплем подскочил на месте, выпучил испуганные глаза, кинулся в кустарник - оттуда донесся собачий визг. За моей спиной мелькнула тень, и влажные ладони прилипли к щекам.
- Все-таки укараулила! - усмехнулся я, не оборачиваясь и не вырываясь, чего терпеть не может нечисть, получающая прибыток сил от ужаса и домыслов.
По обычаю болот, на меня должна была обрушиться самая грязная брань. Но за спиной послышалось тихое всхлипывание. Я стряхнул мокрые ладони с лица и обернулся. Моя бывшая невеста-кикимора висела вниз головой на толстой ветке. Густые просохшие волосы копной трав стелились по сырой земле. Зеленые глаза были огромны и по-человечески печальны. Из них катились крупные слезы. Я взглянул на нее - жалость шевельнула сердце. Не такой уж безобразной показалась она мне вдруг. И молчание ей было к лицу.
Как знать, если бы она не раскрывала свой поганый рот, может, я и поплелся бы следом за ней в болото, выкурил косячок, хлебнул отравы и хохотал бы с такими же уродами над собой: ублюдок в люди выбиться решил! Но долгого молчания кикимора вынести не могла. Соскочила на землю, выпучила бельма, выбросила вперед руки, норовя оцарапать когтями мой длинный и такой уязвимый нос.