Зеленый огонек настольных часов высветил время: пять утра. На улице темно. Леха мирно сопит рядом. А я вряд ли смогу снова уснуть. Поставлю-ка лучше чайничек, выпью кофе и пораскину мозгами. Страх, зеленый и липкий, сдавил горло, но я велела ему сидеть тихо и не высовываться. Нужно было как следует подумать, а страх — плохой советчик.
Итак, компьютер вывел на экран список погибших девочек, но в списке было четыре фамилии — это во-первых. Во-вторых, открывала список внучка Сергея Владимировича, та самая, что была застрелена вместе со своим отцом. А Леха мне об этом ничего не говорил — это в-третьих. Почему? Может, решил, что эта смерть не относится к серии? Но тогда вся его версия теряет смысл: если можно исключить одного участника, то можно и другого. И вся Лехина идея — плод воспаленного воображения. Но если это часть серии, Леха смолчал умышленно. И ловить его на обмане — глупо и неосторожно, а для себя мне нужно решить: относится первое убийство к серии или нет. Официально три девочки умерли в результате несчастных случаев, а четвертая, то есть первая, была застрелена, судя по всему, как свидетель. И не окажись она дома, осталась бы жива. Я села на стул и прижала руку к груди. А если не девочку убили как свидетеля, а, напротив, отца? Тогда нужно выяснить, была ли внучка Сергея Владимировича пациенткой психиатрической больницы. Если нет, то Лехину версию можно похоронить, а если да… Значит, Леха меня обманывает. Ну что ж, на войне как на войне. Я тоже буду вешать ему на уши лапшу под разными соусами, а сама тихонько загляну в истории болезни.
Я вздохнула. Этих историй в больнице было великое множество. Они хранились как попало, перекочевывая со стола на стол. И отыскать среди них нужную будет непросто. Если только не повторить вчерашний финт и не залезть в чей-нибудь компьютер или в журнал учета поступающих больных. Короче, в каком кабинете буду делать генеральную уборку, туда и загляну.
В больнице утро началось с неприятного разговора. Не успела я натянуть рабочий халат, как Анна Кузьминична пригласила меня к себе в кабинет. Если, конечно, «зайди ко мне» можно рассматривать как приглашение. Я зашла и встала возле стола. Анна Кузьминична не спешила, перекладывала какие-то бумаги. Наконец она подняла голову и строгим тоном спросила:
— Зачем ты разрешаешь детям курить?
Я остолбенела. Из-за несуразности обвинения и обращения на «ты». Очевидно, приняв мое молчание за раскаяние, Анна Кузьминична продолжила чтение морали. Наконец она устала и вопросительно взглянула на меня — должна же я что-то ответить. Но я совершенно не считала себя обязанной отвечать что-либо, поэтому пожала плечами и направилась к выходу.