— Потому что мое место рядом с тобой.
Мы просто молча смотрим друг на друга какое-то время, а потом он быстро поднимается и просто уходит, как будто меня здесь нет.
Так тоже было.
Господи, все это было!
Так часто и много, что я на уровне подсознания чувствую и вижу за этими попытками побега желание отгородиться от боли. Я бегу за ним, спотыкаюсь на ходу, падаю, обдирая колени даже сквозь ткань брюк, но Кирилл не останавливается. Его словно здесь нет, только оболочка, внутри которой работает бездушный механизм.
Он бежит от мира, который не понимает, как устроена его голова, но именно сейчас как никогда уязвим.
Глава тридцать седьмая:
Кирилл
Когда-то и где-то я прочитал о том, что больнее всего нам делают люди, которые когда-то видели в нас смысл жизни. Что, втыкая бывшим любимым нож в спину, они, тем самым, спасают себя от боли и страдания, берут кровь и предательство вместо лекарства от собственных душевных терзаний.
Я знал, что Лиза не бросает слов на ветер, но как последний дурак верил, что сестра ограничится попытками натравить на меня адвокатов.
Я чувствую себя идиотом и слабаком, потому что ее предательство выбило почву у меня из-под ног. Мир, в котором все работало так, как на картинках, оказался тем еще непредсказуемым дерьмом, а у меня не оказалось карточки-подсказки на случай предательства близкого человека.
Фактически, двух предательств от двух женщин, которым я имел неосторожность слишком сильно доверять.
Впрочем, моя Золушка имела право сделать то, что сделала.
Я жопой чувствовал, что рано или поздно нормальная женщина захочет нормальных отношений с мужиком, который не сторонится поцелуев, потому что после их ему хочется срезать кожу с губ.
Зачем она вернулась?
Сейчас мы в кабинете, где я пытаюсь спрятаться за столом, заваленным разбитыми в хлам деревянными корабликами и осколками от бутылок. Вчера у меня был тяжелый день. Хорошо, что в доме дежурит медсестра и она утихомирила меня лошадиной дозой седативного.
Мне нужно успокоиться. Найти мир среди сломанных деревянных мачт и крохотных весел.
Катя усаживается напротив, складывает руки на столе, словно школьница, и молчит, наблюдая за мной.
Час или два, или даже три.
Она просто сидит рядом, не задавая вопросов, пока я, наконец, не собираю какую-то уродливую каракатицу из того немного, что уцелело.
Ставлю перед собой.
И методично сминаю кулаком, наплевав на то, что острые края режут кожу до крови.
— Ты все равно меня не испугаешь, — сквозь пелену моей тупой ноющей злости говорит Катя. — И я никуда не уйду, даже если за порог выставишь.