Раз. Два. Три.
Шаги, всхлип, невнятный шепот.
— Кир…
Если я не сделаю это сейчас, то потом просто не смогу.
Наверное, с такими же мыслями герои старых фильмов бросались на амбарзуру пулемета или заносили меч, зная, что получат десяток стрел в живот до того, как смогут опустить руку. Это как выстрел себе в голову: умираешь за секунду до того, как нажмешь на спусковой крючок.
Я обхватываю ее щеки ладонями, притягиваю лицо к себе, наплевав, что замарашка ниже и отчаянно скребет пальцами по моим рукам. Я слышу, как под ее ногтями остается тонкий слой моей кожи, но прямо сейчас это уже не имеет значения.
Мне нужно ее поцеловать. Давай, Кирилл, ты сможешь. Ты же, блядь, ценный актив!
Ее рот теплый и тугой и пахнет сладкой жевательной резинкой. И маленький язык прячется во влажной глубине за ровным острым краем зубов. Тяну его на себя, выманиваю губами, обхватываю, словно пастилу и жестко посасываю. Нежно просто не получается, я слишком напряжен, во мне слишком много боли и отчаяния. Хорошо, что замарашка закрыла глаза и не видит мою агонию. Я умираю. Абсолютно точно — подыхаю от того, что нормальным людям дарит удовольствие.
— Кирилл… — На моих запястьях браслеты из ее пальцев. Я вижу, как кожа обугливается до самой кости, но, к счастью, весь этот кошмар происходит только в моей голове. — Что ты…
— Да, Кирилл, — говорю прямо в ее удивленно приоткрытый рот. — Предыдущий ответ был неправильный. Я его не принял.
— Но так нельзя, — возражает она, и я снова усмиряю ее поцелуем.
В легких уже нет воздуха, они так стремительно уменьшаются в объемах, что я с жадностью глотаю каждый вздох замарашки.
Давай, девчонка, дай мне себя. Положи на блюдо, как голову Иона Крестителя.
— Я не могу… — плачет она. — Ты меня не любишь.
Проклятое число три.
Оно преследует меня даже сейчас, когда я в третий раз запечатываю ее несущий всякие глупости рот. И в какой-то момент не сдерживаюсь, даю своей агрессии выбраться наружу: прикусываю ее нижнюю губу до крови, до ее болезненного вскрика.
Но мне неожиданно становится легче.
По крайней мере сейчас у нас есть что-то общее — нам обоим знаком вкус металла на языке.
— Да, Кир. — Я прижигаю взглядом ее губы. Сейчас красные, как переспевшие вишни, с двумя капельками крови. Именно такая она кажется очень знакомой и близкой. Я не могу понять ее снаружи, но внутри у нее та же кровь, что и у меня. — Ты говоришь мне «да». Сейчас.
Замарашка шепчет «да, да, да, всегда да…» пока я, подыхая внутри, слизываю кровь с ее губ.
Все это плохо кончится.