Слишком сильно я «сломанная микросхема», чтобы эта Золушка не захотела сбежать к правильному принцу. А самое поганое, что я сам приложил к этому руку, даже если и не укладывал ее в постель к другому мужику.
Абрамов понимающе кивает, предлагает выйти на улицу и немного «остыть». Закуривает, бормоча что-то о плохой погоде, сырости и прогнозах на самую холодную зиму за последние сто лет. И как-то внезапно, без перехода, говорит:
— Кирилл, нет никаких доказанных фактов, что твое нарушение может передаваться по наследству. Я знаю, что ты не планировал детей, но у вас с Катей как будто все наладилось. Подумай, может, это повод пересмотреть свое отношение к семье? Иногда нашим мозгам нужна встряска, чтобы все кирпичики и кубики улеглись, как нужно.
Он думает, что я не хочу ребенка, потому что боюсь передать «в дар» свою сломанную голову. Пусть. Не хочу переубеждать.
— Твоей жене нужен покой, Кирилл. — Абрамов смотрит на меня сквозь табачный дым, и я жестом прошу поделиться со мной сигаретой.
Закуриваю, пропуская сквозь себя сразу столько отравленных смол и элементов, что мозг находит забавным на ходу подсчитывать, на сколько примерно часов уменьшилась моя жизнь за одну затяжку.
— У нее сильный стресс. Поверь, сейчас ей куда тяжелее, чем ты думаешь. Потому что вот здесь, — он стучит себя по виску, а потом выразительно тычет сигаретой в мою сторону, — она сейчас совсем одна, без фонарика и направляющих стрелок, без указателей о крутом спуске и стоп-сигнала. Если я хоть что-то смыслю в людях, то ты не хочешь, чтобы жена окончательно там заблудилась. Поэтому, Кирилл, иди к ней, обними, поцелуй и просто будь рядом.
Обними. Поцелуй.
И просто сдохни от сомнений, которые уже просто не выкорчевать из моей сломанной башки.
Я начинаю понимать, что чувствуют невинно осужденные.
Ты знаешь, что ничего не совершал, но, когда все вокруг тычут в лицо неоспоримыми фактами, начинаешь сходить с ума и думать: а, может, я просто чего-то не помню? Может, я правда убил человека? Может, я правда украл деньги или угнал машину? Можно ли верить одному единственному человеку, который выступает против логики десятков других, даже если этот человек — ты сам?
Я не знаю.
Я даже не помню, хотела ли стать матерью, придумала ли имя ребенку, готовила ли Кириллу сюрприз или… совсем ничего не знала?
— Прости, — сухо, словно силой выталкивает из себя слова, говорит Кирилл, поджидая меня у кабинета. — Это было неожиданно.
«Неожиданно увидеть тебя здесь», — про себя отвечаю я, но на людях показываю лишь понимающую улыбку.