— Я не знаю, как много ты уже успела вспомнить, — откашлявшись, начинает Морозов. — И что именно ты бы хотела услышать, потому что, признаюсь честно, я не самый объективный человек, если дело касается Ростова.
— Почему?
— Потому что он с самого начала использовал тебя. Всегда. С первого дня знакомства. И врал тебе обо всем. А потом… когда стало слишком поздно, ты уже просто не смогла бы уйти от него без последствий.
— О чем он врал? — От волнения во рту сухо, и я тороплюсь сделать глоток чая, забыв об осторожности. Горячая жидкость обжигает язык до слез из глаз, но я проглатываю боль, как отрезвляющую пилюлю.
Как бы ни было страшно и больно, я должна взять себя в руки. Не потом, а прямо сейчас, в эту же минуту, потому что только холодная голова и ясный незамутненный взгляд помогут мне выбраться из этого лабиринта. И еще, самое важное.
Даже если это будет жестоко и цинично, и где-то даже параноидально.
Пока моя собственная память скрыта за семью замками, я не должна полагаться на чужие воспоминания. Потому что никогда не смогу быть уверена, что мне говорят правду. А в том, что кто-то лжет, больше нет никаких сомнений. Слишком уж разняться две стороны одной правды.
— О том, что болен, — после небольшой заминки говорит Морозов. — Он не сказал о своем диагнозе, хотя должен был.
— Что с Русланом? — От волнения голос ломается до самой высокой ноты.
Он скоро умрет? Мой Прекрасный принц смертельно болен?!
— Катюша, ну что ты! — Морозов тянется через стол и сжимает в руках мою дрожащую ладонь. Видимо все мои мысли транслируются на лицо в прямом эфире без перерывов на рекламу. — Этот подонок болен, но, поверь, от такого не умирают. Разве что у него вдруг прорастет совесть — и он подохнет от бесконечной лжи, которой тебя пичкал.
— Что с ним? — повторяю свой вопрос.
— У него не в порядке с головой, — зло, не скрывая отвращения, говорит отец. — Он конченный псих. Моральный урод.
Не в порядке с головой?
Пока я пытаюсь понять, что это может значить, в памяти хаотично всплывают образы Кирилла: то он смотрит сквозь меня, то дергается от случайного касания, то внезапно орет, что испытывает тошноту от одной мысли, что мы достаточно близко — и он дышит тем же воздухом, которым только что «стошнило» мои легкие.
Я знаю, что это — не странности. Что это — хлебные крошки, по которым мне нужно было понять, что с моим Прекрасным принцем что-то не так, но я слишком сильно любила его, чтобы широко открыть глаза.
— У него аутичное расстройство, — продолжает Морозов. Зло хмыкает и в последний момент удерживается, чтобы не припечатать ладонью стол. — Я знал, что с ним что-то не так. Даже спрашивал Александра, не нужно ли мальчишке помочь, потому что он какой-то потерянный и все время где-то лечится, что-то восстанавливает. Никто ни хрена не сказал. Это сраное семейство, — Морозов тычет пальцем мне за спину, словно в эту минуту там стоят погибшие родители Кирилла, — не посчитало нужным поставить меня в известность, что мне предстоит вести дела с человеком, который в любой момент может просто слететь с катушек. Что я буду зависим от больной головы морального урода!