— Это шутка?
— Нет, — знаю, что это было отчаянно борзо предлагать, но у меня свои доводы, — и прежде, чем меня послать, подумайте, как для Арины будет лучше. Никто не будет ради неё ездить так далеко в школу и на рисовалку. Выпускной… бал, звонок…
— А вы, стало быть, будете?
— За два месяца с ней могут сделать такое… А перед окончанием школы — это стресс. Он наложит отпечаток как на учёбу, так и на психическое состояние девочки. А ей ещё нужно поступать в универ. Искусствоведение — факультет популярный. Я пробивал… Проходной балл высокий. Оступится — придётся год потерять.
— Это будет нам уроком…
— Мне жаль, что так случилось, — смотрю в упор. — Я не воюю с женщинами и детьми, как вы выразились. Наше недопонимание я пытался уладить миром.
— Но по вашим правилам, — взмахивает папкой, — и с тем итогом, который устроит только вас! Вы не приемлете другого мнения!
— Таковы условия рынка, — сухо и открыто. — Бизнес — ничего более…
— Бизнес, — старик, закрыв глаза, кивает, — поэтому не думаю, что Арине стоит быть у вас на виду.
— А если… Я дам слово, — с маниакальным упорством херачусь об стену отчуждения, и какого х*, сам не понимаю. Плюнуть на них, и пусть подыхают. — Я клянусь, что не притронусь к ней. Клянусь, что она будет жить в достатке. Под моей защитой от грязи… от которой вы так бережно охраняете её долгое время.
Исмаил Иосифович прищуривается. А я продолжаю:
— Ей нельзя попадать в другой мир. Она хрупка. Ранима и… — Впервые мне сложно говорить. Слово обрывается, будто кислород закончился — глотнуть нужно, а не получается. — Она слишком идеальна в своей невинной чистоте, чтобы окунуться в болото реальности.
Губы Исмаила Иосифовича дрожат. Он часто моргает, на старческие глаза набегает поволока слёз. Мне тоже диковато по ощущениям. Словно обнажился, а никто не понял моего порыва к очищению.
— Видимо, зря, — коротко кивает Коган. — Чем выше взлетаешь, тем больнее падать. Но боюсь, ей придётся…
— Я… — сглатываю, потому что запас красноречия иссяк. — Хочу, чтобы у неё был шанс парить дольше, и если случится падение, оказаться рядом и подстраховать, — выдыхаю, и сам в шоке от сказанного.
Коган таращится на меня, будто я сама смерть и сейчас рассказал о своей гуманности по отношению к грудным детям, которых забираю к себе.
Не знаю, что читает на моём лице старик, но его взгляд смягчается:
— Она вас убедила, — загадочно. Даже не представляю, о чём он, поэтому хмуро жду более чёткого ответа. — Только не могу понять, чем?
— Я знаю, что значит оставаться одному. И о жестокости мира узнал рано. Как и грязь… В неё мне пришлось нырнуть. Я тот, кто я есть — не по рождению. Но смирился и умею выживать, а Арина слишком чиста для всего этого. Если останется одна — быстро попадёт в недобрые руки…