Я понимаю всю нашу ничтожность, для Леона — мы грязь, никто. Он кажется мне непомерно огромным по сравнению с остальными, до тошноты красивым и до ужаса жестоким.
«Барон не знает жалости!» — так пугали мальчишка.
Теперь я это вижу сама в его холодном взгляде. Он не знает сострадания. У него нет души. У него нет сердца.
Зверь.
Как есть Зверь!
Лев, под стать имени.
— Ну что, Хорхе, — его голос льётся размеренно. А по моему позвоночнику ледяная капля пота ползёт. Этот голос… низкий, спокойный, пробирающий до кишок. Его я точно слышала! И теперь прекрасно знаю, что скрывается под этим обманчивым спокойствием — равнодушие к другим, жажда получить желаемое любой ценой, смерть любому… неугодному. — Пришло время долг возвращать.
На слове «долг» кошусь на отца, он вздрагивает, жалко опустив плечи, взгляд побитого пса…
Знала, что отец кому-то должен, знала, что это может быть связано с мексиканцами и ужасно этого боялась. Всего пару недель назад папа принёс деньги на моё обучение и на последний взнос за дом.
Так вот откуда было это богатство.
Долг.
Как если бы оказалась перед диким хищным животным, во все глаза смотрю на это чудовище, мимолётно на его верных псов. Мы в смертельном кругу: кто колонну боком подпер, кто на подлокотнике дивана сидит, пара — за нами с отцом стоят, сложив руки в замок пред собой. И все… все глядят на нас с безразличием — как на пустое место.
— Я верну, сеньор, — подобострастно раскланивается отец, как и всякий, попади он в такую ситуацию… наверное. Я так перепугана, что принимаю всё как должное.
— Я всё верну! — горячо заверяет папа.
— Уже, — обманчиво ровно отрезает Леон и переводит тяжёлый взгляд на меня.
В груди, словно глыба льда оседает и в живот от страха пускает стрелы.
— Сколько, папа? — всё ещё придерживая отца, спрашиваю у него, не решаясь обращаться к Леону.
— Лодка, сгинувшая в море… снасти, что были утеряны… — неспешно перечисляет Барон вместо онемевшего вмиг отца. — Но самое главное товар, что пропал вместе с ней. Ну и конечно аванс, что был так необходим вашей семье.
— Улова не было уже неделю, — слёзно молит, его услышать папа. — Дай мне ещё неделю…
— Сколько? — вторю, так и не дождавшись конкретного ответа.
— Десять тысяч евро, — ровно и даже не моргнув, роняет Леон. В глазах впервые играют дьявольские огоньки победы.
Я ахаю и прижимаю руки к груди. Столько не стоит ни наш дом, ни наши жизни.
— Было же пять! — выдыхает испуганно отец и косится, словно кто-то может на его сторону встать и доказать его правоту. Но псы Барона, лишь безлико взирают на происходящее.