Невинная для братьев (Ермакова, Левина) - страница 4

— Пару недель назад, — холодно напоминает Леон. — Проценты накапали, вот и получилось десять.

— Я верну, — опять заверяет отец. — Богом клянусь, сеньор…

— Вернёшь, — загадочно кивает Барон и без тени улыбки, встаёт с кресла. Ротвейлер хоть и не сдвигается с места, но глаза прицельно смотрят, будто он только и ждёт приказа от хозяина, чтобы меня порвать.

— Уже вернул, — делает к нам шаг Леон. Мы с отцом, чуя недоброе дружно шарахаемся, но куда?! Нас тотчас плотнее окружают псы Барона, и рывками, растягивают в стороны.

— Нет, нет, — причитаю я. — Мы вернём… клянусь, вернём…

Я обещаю то, чего не могу выполнить. Нет никакого мы. Нет никаких клянусь. Потому что нет ничего за душой и только планы, как я получу образование и вытяну семью в другую жизнь.

— Прошу… Дайте время… день, два… — частит папа.

Его голос срывается на незнакомый мне фальцет и хочется закрыть руками уши и никогда не вспоминать этих клятв и просьб.

Но мы продолжаем, оба продолжаем просить. Заливаемся на два голоса, вымаливая отсрочки. Я — впадая в отчаянье и глотая слёзы. Отец — протягивая руки к Барону, молясь как на господа бога.

— Увы, время закончилось, — бог бесстрастен, ему не интересны молитвы смертных.

Смотрит холодно, почти равнодушно. Едва заметно кивает и я в ужасе кидаю взгляд на отца. Его со спины перехватывает Санчо. В руке палача мелькает огромный нож…

Аккурат с моим визгом, лезвие мягко скользит по горлу папы, оставляя на коже алый порез, который с лёгким запозданием наполняется кровью.

Я глохну от собственного истошного крика. Дергаюсь к папе, но безжалостные руки, меня крепко держат на месте. Без нежности, сострадания — как бешеную собаку на привязи.

— Нет, нет, нет, нет, — точно мантру твержу. Отец ещё смотрит на меня… удивленно-спокойными глазами. Мелькает вина, извинение… Он… открывает рот, но вместо слова… пузырём булькает кровь.

Санчо отпускает жертву… папа несколько секунд стоит на коленях, пока из его глаз не уходит жизнь. Вместе с его падением на бок, меня ударяет холодом пустоты и отчаянья. От бессилия тело сотрясает жутким ознобом.

— За что… — шепчу, исступлённо кусая губы и проклиная Барона и его псов.

— Теперь ты моя, — чеканит бесстрастно Леон. Насильно дёргает, прокрутив к себе лицом: — Я же говорил, что ты станешь моей…

Смысл фразы доходит с трудом, а в следующую секунду Леон ухмыляется:

— Посмотрим, какой товар мне достался…

С хладнокровием дёргает лямки моей ночной рубашки, которую так и не успела сменить. Тонкие полоски впиваются в кожу, оставляя след. Ткань, почти невесомая, падает к ногам и я остаюсь в одном нижнем белье. С оголённой грудью, на слабеющих ногах, стою перед ним и даже не плачу. Лишь подрагиваю. Меня от ужаса так парализовало, что и дышать-то забываю.