Пенка заканчивала образовываться на второй чашке, когда на кухне появилась Настя, полностью одетая, и он догадался, чего она ждала. Он же ночью снял ее одежду со спинки дивана и положил в кресло. Выйти к нему в мужской футболке она постеснялась. Или, все возможно, побоялась.
— Доброе утро, — произнесла она с опущенными глазами.
— Доброе. Бери йогурт. И я разрезал слойки пополам, если решишь есть их с маслом и сыром.
— Спасибо, — голос тихий, почти что мышиный писк. — Я хотела извиниться за вчерашнее. Мне жутко стыдно.
Она продолжала смотреть в пол, и Иннокентию стоило большого труда отвести взгляд от ее драных коленок.
— Так ничего ж не было. Что стыдиться? Хватит, садись уже есть. У меня полчаса на все про все.
— Спасибо.
Она тихо села на стул и протянула руку к йогурту. Надо было брать обычный, не питьевой, а то сейчас невозможно не смотреть на дергающуюся от каждого глотка шею. Он придвинул к себе кофе и отвернулся к окну, пытаясь вспомнить, когда последний раз опускал салатные римские шторы. Да и вообще вот так спокойно сидел за столом в футболке и джинсах без ремня. Надо было спешить, а спешить не хотелось. Сегодня Настя согрела своим присутствием кухню, а не наэлектризовала, как вчера.
— Слушай, если дверь не закроется, спустись к консьержке, она поможет.
Настя подняла на него глаза — боже ж ты мой, что за ресницы! И Иннокентий онемел. Видимо, горло все-таки саднило. Хотелось курить. До дрожи в руках, и он пару раз даже обронил нож, называя слойку маслом.
— Или дождись меня.
Он вдруг понял, что именно этого и хочет. Вернуться вечером, и чтобы она сидела на этом стуле, а он смотрел в эти глаза и считал количество теневых линий, прорисовавшихся на нижнем веке от опущенных ресниц.
— Я буду не поздно, — добавил он, чтобы Настя поняла, что он хочет, чтобы она обязательно дождалась его.
— Мне нужно домой. Я постараюсь закрыть замок самостоятельно.
Он больше не видел на щеках стыдливого румянца. Но и ночная развязность не появилась в движениях Насти. К счастью!
— Спасибо.
Он не понял, к чему она добавила очередную благодарность, но через секунду увидел в ее руках слойку с сыром. Вот дела… Даже не заметил, как отдал ей бутерброд, который делал для себя. Пришлось снова отпить пустой кофе. Йогурты он не любил. Взял вторую половинку слойки, намазал маслом.
— Я больше не буду, — запротестовала Настя с полным ртом. Так смешно.
И он не удержался: протянул руку и смахнул с ее губ крошки. Она тут же отвернулась.
— Это я для себя.
Сказал-то он про бутерброд, а думал про свои пальцы, на которых все еще оставалась сладкая обсыпка свердловских слоек. Хотелось поднести их ко рту и облизать, и потому он лихорадочно начал искать, чем бы вытереть руки. Когда он последний раз вытаскивал салфетку из держателя? Слоек он не ел уже лет сто…