Когда у меня появилась возможность стянуть с себя удушающий колпак, то вокруг оказалось так темно, что мне пришлось основательно порассуждать, не лишился ли я зрения. Однако если в способности видеть я и засомневался, то обоняние со мной определённо осталось. Вонь вокруг сочетала в себе на редкость омерзительный букет гнили, разложения, испражнений и чего-то ещё неописуемо отвратительного. Камень пола казался холоднее льда и был неприятно влажным. Слух улавливал звонкое равномерное капанье. Капля по капле. Раздражающе.
— Треклятье, — только и прошептал я.
Эхо отразило это слово от стен.
* * *
Сколь прах костей моих тяжёл!
Ссыпаясь прямо на весы,
Он чаши мрака расколол.
И, поместив меня в часы,
Тьма посмотрела на помол,
Не уронив скупой слезы.
Песчинки. Вечность. И стекло.
И, ликов вытянув носы,
Желала знать, как стать могло,
Что труп мой изглодают псы?
И почему не сберегло
От ощущений смертных мук
Уменье магов?
Ей назло
Не раскрывал я тайн сундук.
Раздался скрежет. Тихий стук.
И вдруг рассыпалось стекло!
В молчанье, смешанным с грозой,
Мой прах рассеялся вокруг.
Часы я звал своей судьбой.
И сам их выпустил из рук.
— Как ты, юноша? — вдруг обратился ко мне знакомый старческий голос.
Я прекратил водить по камню невидимыми для взора пальцами и всмотрелся в то место, откуда послышался звук. Затем произнёс:
— А, это вы, молящийся Артур.
— Ты единственный в этом храме, кто не называет меня святым.
— Вы стойко веруете, но я уверен, что чудеса, которые вам приписывают, вы не совершали.
— Да. Я их не совершал. Их совершала Энкайма, орудием рук которой я являюсь.
Я неопределённо пожал плечами. Старик уже зажёг факел, и вокруг стало достаточно светло, чтобы жёсткая необходимость в прямой речи отпала.
— Люди редко столь спокойны во мраке, — заметил жрец.
— Наверное это из-за того, что они мечтательно надеются, а не деятельно ждут.
Повисла тишина.
— Моей руке намного лучше, — не услышав от меня иных слов, сказал Артур.
— Ей будет ещё лучше, если вы всё-таки вытащите плесень и промоете всё кипячёной водой.
— Ни к чему. Эта плесень с хлеба самой Энкаймы. Она священна!
— Чрезмерная благодать порой оборачивается ядом, — пошутил я, но собеседник мою шутку не понял. Он не знал, сколько гадостей помимо пенициллина я занёс к нему в рану.
Дверь, расположенная в самом углу помещения, со скрипом распахнулась вновь.
— Святой Артур! — появился возле моей клетки молящийся Рикард. За ним шествовали два мрачных гиганта с одинаково квадратными выпяченными подбородками. — Я не ожидал вас здесь увидеть.