Нейт наблюдала за происходящим с возрастающим ужасом. Со всей ясностью она поняла, что обрекает на смерть не только свою соперницу, но и ни в чём не повинного ребёнка. Конечно, Нейт и раньше об этом думала, но не заостряла внимания. Теперь же чувство вины терзало её, словно гиена — мёртвую плоть. Нейт видела, как дрожит чаша в руках ребёнка. При желании она ещё могла ему помешать, но стояла и смотрела, как привычным жестом он подносит кубок к губам и, помедлив, делает осторожный глоток, не зная, что тот станет в его жизни последним. Кархедон повернулся к мальчику, ожидая, когда яд, если он был в чаше, подействует. Нейт ждала вместе с ним, точно зная, что это случится. Минуты через три ребёнок вскрикнул и, схватившись за живот, рухнул на пол как подкошенный. От невыносимой боли его глаза едва не вылезли из орбит. На нежных детских устах запузырилась белая пена.
От неожиданности Тахенвет взвизгнула. Зажимая ладонью рот, она отпрянула от стола, с грохотом опрокинув стул, на котором сидела. Музыка оборвалась, словно мелодию обрубили мечом. Даже слепые певцы из Фив, почуяв неладное, замолчали. Все в зале испуганно замерли, боясь пошевелиться. В наступившей тишине любимая собака номарха, стряхнув сонное оцепенение, вскочила и принялась оглушительно лаять на корчащегося в судорогах ребёнка. Кархедон смотрел на мальчика с изумлением, прекрасно понимая, что произошло, но ещё не в силах в это поверить. Кто-то пытался его отравить. Медленно он перевёл взгляд на дрожащего юношу, поднесшего ему отравленное вино. Тот побледнел. Руки разжались — кувшин с грохотом разбился о каменный пол.
Лучшего момента быть не могло. Глубоко вздохнув, Нейт заставила себя выйти вперед. Каждый шаг давался с трудом, словно ноги были закованы в кандалы. Время будто остановилось. Гости, слуги, наложницы — никто не двигался, поэтому Нейт сразу привлекла к себе внимание. Все до единого уставились на неё потемневшими от страха глазами. Нейт пересекла половину зала, когда, опомнившись, стражники попытались её задержать. Но, прежде чем её настигли, девушка рухнула на колени перед столом номарха и быстро заговорила. Собственный голос показался чужим и пронзительно громким.
— О великий номарх, — сказала она, склонившись так низко, что лбом коснулась каменных плит, — прости мою дерзость, но, кажется, я знаю, кто хотел тебя отравить. Возможно, я ошибаюсь, но долг и моя любовь к тебе не дают мне молчать. Позволь поделиться своими подозрениями, ибо, если с тобой, милостивый господин, что-то случится, моя собственная жизнь станет мне в тягость.