Аманда села в машину и пристегнула ремень безопасности.
— Может, матери всё же позвонишь?
— Ты уже послала сообщение. Достаточно.
— Аманда, можно я тебя спрошу…
Я ещё даже не успела начать вопрос, как замерла под гневным взглядом её покрасневших глаз.
— Нет.
Я лишь кивнула и уставилась в чистое лобовое стекло. Не хочешь говорить, не надо. Аманда включила радио, и я поняла, что наши разговоры закончены. Ну что ж, это её боль, это её право. Быть может, я совсем не тот человек, с которым она хочет делиться.
Теперь же я так же безучастно смотрела на собственное отражение в зеркале над камином и думала что, быть может, она сейчас говорит о своей боли с матерью. Иначе, что им так долго сидеть взаперти? Я прошла на кухню, взяла из вазочки хурму и стала грызть, не порезав на куски. Затем, уставившись на след от зубов на оранжевой мякоти, подумала, что словами мы можем кусаться намного сильнее, чем зубами.
Глава тридцать вторая "Стена лжи"
Вкусовые качества булки не уступали её запаху. Я уминала уже третью, хотя какао не отпила и на половину. Я бы съела ещё и четвертую, только бы не открывать рта, потому что, мне казалось, что любой разговор на отвлечённую от беременности Аманды тему сейчас более чем неуместен. Наверное, так думали все, поэтому над столом и нависла грозовая туча тишины. Сама Аманда улыбалась, но лишь уголками рта, не являя миру жемчуг зубов. Мать же её не улыбалась вовсе, и какао в её чашке особо не уменьшалось, а булка так и осталась лежать на блюдце нетронутой.
Я жевала и смотрела на абстрактную картину, аляповатую и совершенно не гармонирующую с желтоватым цветом стены. На ней были изображены непонятные синие цветы или что-то ещё из мира флоры — или же то была абстракция выше моего понимания. Я боялась повернуть голову, чтобы не встретиться взглядом с миссис ОʼКоннер, потому что лбом чувствовала, что та смотрит на меня.
— Тебе нравится?
Я вздрогнула от звука её голоса и недоуменно сощурилась на неё, потому что глаза, долго смотревшие на яркие цвета картины, вдруг начали слезиться.
— Эту картину Аманда нарисовала в десятом классе на первом курсе живописи. Вот уже пять лет она здесь висит.
— Пора снять, — буркнула Аманда.
— Но ведь ты ничего больше не нарисовала для меня.
— Если я завтра нарисую, ты эту наконец выкинешь? — сказала Аманда с вызовом.
Мать её кивнула и, отхлебнув какао, добавила:
— Съешь хотя бы булку. За обедом ты ни к чему не притронулась.
— Понимаешь, мам…
Дальше можно было уже не слушать и спокойно жевать четвёртую булку. Я съела всё, что предложила мать Аманды, потому что, во-первых, была жутко голодной, а, во-вторых, я не верю, что что-то может случиться от одного супа из банки и картофельного пюре из порошка. Да мы всё детство так ели и не умерли! Но то была Аманда. Ещё в прошлом году она стала исключать из нашего меню готовые блюда после курса по правильному питанию, на который она зачем-то записалась в университете, а с беременностью её страсть к истинно домашней еде выросла в геометрической прогрессии. Но ради матери, ради первого дня дома можно было пожертвовать своими принципами или хотя бы не смотреть на меня с осуждением. Но до Аманды это не доходило.