Второго осужденного уже привязывали к столбу, оголив спину, и толпа бесновалась, выкрикивая проклятья и оскорбления изменнику.
Палач убрал свой страшный меч и достал кнут – черный, с деревянной рукоятью, отполированной до блеска. Палач снял с себя рубашку, тоже оголившись до пояса, и стало видно, как бугрятся мышцы на его руках и плечах. Он как будто состоял из одних мускулов и был загорелый почти дочерна. Я уже видела его – почти обнаженного, но сейчас смотрела, как в первый раз. И даже кровавая расправа над изменником отошла на второй план… Я укорила себя, что греховно глазею на мужчину, когда только что наблюдала насильственную смерть, но продолжала смотреть, удивляясь тому, как по-разному воспринимается мужская красота. Если на берегу реки, под сенью алых клёнов палач казался мне воплощением дикой природы, первозданной стихии, то теперь он был грозен и страшен, и я невольно обняла себя за плечи, дрожа, как от сквозняка.
Кнут зазмеился по помосту, взлетел – и обрушился на спину осужденного.
- Раз! – отсчитывала толпа удары. – Два! Три!..
Я наблюдала за бичеванием, вздрагивая от страха и отвращения. При каждом ударе осужденный вскрикивал и дергался на привязи, а на его коже вспухал красный рубец. Палач наносил удары размеренно, и ни разу не промахнулся, будто кнут был продолжением его руки.
Пятнадцать ударов были нанесены, но толпа, разгоряченная видом крови, не могла успокоиться.
Люди напирали на впереди стоящих, кто-то кричал, что изменник получил мало, и надо казнить его, как и отца.
Я вцепилась в тетю – мне показалось, что сейчас нашу карету захлестнет и опрокинет людское море.
- Господи, они словно животные! – пробормотала тетя.
- Убить его! – крикнул кто-то в толпе, и крик подхватили сотни голосов. – Убить! Казнить! Как отца! Смерть изменникам!..
Несколько мужчин бросились на помост, готовые вцепиться в младшего Мессерера, но их остановили гвардейцы с алебардами наперевес. Тогда в осужденного полетели камни – сначала мне показалось, что это черные птицы, которые зачем-то пронеслись над толпой.
Палач оказался невероятно быстрым – он заслонил собой привязанного к столбу преступника, и один камень попал палачу по спине, а другой прилетел прямо в голову. Это остудило нападавших, и гвардейцы даже не успели схватить зачинщиков – толпа поглотила устроивших самосуд, и стало тихо – невероятно тихо.
Мы все смотрели, как палач медленно поднял руку, прижав ладонь к затылку, а потом отошел от сына барона и взял свою рубашку. Я увидела алые пятна, где он брался за ткань, и прошептала тетушке, потрясенная до глубины души: