— Не смотри на меня, — велела она.
— Мне надоело быть его частью, — отрешенно сказал Тимур. — Я хочу быть самим по себе.
В темноте, которая его окружала, произошло какое-то движение.
Лиза поднялась и свободной рукой обняла его за шею.
Он почувствовал её теплое дыхание, которое коснулось его щеки.
Легкий запах чего-то косметического, геля для душа, кофе и корицы.
— Перестань, — попросил Тимур эту темноту.
— Мы все учимся быть самими по себе, — сказала Лиза. — Иногда мне кажется, что меня без него не существует.
Тимур сбросил со своих глаз её тяжелую руку.
В глазах Лизы блестели слезы.
— Вы отлично существуете без него, — заявил он сердито, — и хватит уже цепляться за что-то, что вам никогда не принадлежало. Вы все еще ходите и дышите, и двигаетесь и говорите всякие глупости.
— Ты не понимаешь…
Он действительно больше не мог слушать всё это. Все слова, которые она еще не сказала, уже пробили огромную дыру в его сердце, желудке и голове. Ему уже было от них плохо раньше, и он не хотел испытать это заново.
Он вдруг остро ощутил свое тело и тело Лизы, прижавшееся к нему. Её руки — одна на его шее, другую Тимур по-прежнему сжимал в своей. Её живот и грудь, касавшиеся его. Её запах, её дыхание на своем лице, её слезы в его печенках.
Ниточка её шрама, ржавые крапинки её глаз, бесцветность её образа, трагедия и драма, пятнадцать её лет, отданных его отцу и пустота, окружившая Лизу сейчас.
Вся она, нелепая и простая, теплая и живая, смеющаяся и плачущая окутывала его, и не было противоядия от неё.
— О, господи, — беспомощно выдохнул её Тимур и, склонившись ниже, прервал будущий поток слов жалким, отчаянным поцелуем.
Это вообще было не похоже на поцелуй.
Это было похоже на жадный глоток воздуха, который глотает утопающий, вынырнув наконец на поверхность.
Никогда прежде Тимуру не доводилось так целоваться: как будто от этого зависит вся его жизнь. Лиза сильнее вцепилась в него, притягивая к себе, приковывая намертво, а он и без этого слишком навалился на неё. Она подалась назад, ища равновесия. Упало кресло, сильно ударив Тимура по ноге, но ему было уже все равно и до Лизиных судорожно сведенных пальцев на его шее, и до боли, вспыхнувшей в щиколотке.
Он чувствовал слезы на её губах и ненавидел эти слезы, пытаясь стереть даже память о них. Вкус моцареллы на её языке казался чем-то чудесным, манящим, требующим немедленного утоления голода, который поднимался снизу живота. Запах косметических кремов усилился, забивая собой легкие Тимура, он накрепко зажмурился, чтобы не видеть ржавые крапинки широко распахнутых Лизиных глаз. Ему хотелось найти губами её шрам, но шрам был слишком тонок, требовал нежности и терпения, которых у Тимура сейчас не было вовсе. И он впивался в Лизу все сильнее, так сильно, как только мог, словно пытаясь выпить её душу досуха, напитать свои иссохшие вены свежими силами.