(из письма от 25 декабря 1909 г. [176, р. 279]).
Мое личное увлечение (как я теперь понимаю, весьма некритичное) мифологическими медитациями Юнга легко объясняется тем, что я занялся этой проблематикой, имея за своими плечами радикально холистский мировоззренческий багаж, сформировавшийся в ходе трехлетнего изучения философии мифа в рамках весьма специфической традиции (от философии тождества Шеллинга до русской философии всеединства Владимира Соловьева и его последователей). Молодой человек, написавший апологетическую статью о шеллинговской философии мифологии [12] и похожее по тональности дипломное эссе («Учение о мифе в философии–всеединства», 1992 г.), едва ли мог удержаться от соблазна развить этот сюжет с помощью юнговских схем. Так сформировались представления, изложенные мной в кандидатской диссертации («Трансформация психоаналитической концепции мифа», 1996) и в монографии [27]. Чтобы объяснить, как это, на мой взгляд, связано с нарциссизмом, позволю себе добавить, что все эти длительные упражнения в холизме и мифологии (с 1989 по 1998 гг.) были составной частью крайне противоречивых отношений с моим тогдашним научным ментором Анатолием Тихолазом, причем происходило это в состоянии сначала глубокого очарования, а под конец — столь же глубокого разочарования его личностью и воззрениями. Дабы не быть превратно понятым, подчеркну, что ответственность и за излишнюю идеализацию, и за не всегда справедливую критику по отношению к этому необычайно яркому мыслителю, играющему огромную роль в современной украинской историко–философской науке, лежит исключительно на мне.
Весьма симптоматично, что для демонстрации «научности» Юнга я избрал именно ту зыбкую и двусмысленную сферу, с которой в настоящий момент вынужден отождествить все юнговское учение как таковое (да и весь психоанализ). Как я понял позднее, Юнга следует считать создателем не столько научной теории мифа, сколько мифа о научности собственных теорий. Произошло это, однако, лишь после моего первого визита в США (в 1998 г.) и появившейся благодаря этому возможности ознакомиться с новейшими критическими исследованиями по истории психоанализа. Огромную роль сыграло, конечно, и личное знакомство с одним из самых неистовых антиюнгианцев всех времен и народов Ричардом Ноллом.
К величайшему сожалению, большинство моих соотечественников и по сей день необычайно ограничены в возможностях получения адекватной информации относительно реального статуса юнговских теорий. Очевидный юнгианский бум, долгое время царивший в отечественном книгоиздании, оказался тому лишь помехой. Сре^и множества книг по Юнгу, вышедших за последние годы, критического анализа практически не найти. Все это произведения либо самого Юнга, либо его апологетов (главным образом — американских и российских). За последние 10 лет на русском языке было издано больше 100 книг такого рода. Мое личное знакомство с опытом постсоветского книгоиздания позволяет предположить, что их суммарный тираж должен составлять никак не меньше 400–500 тыс. экземпляров