Бишоп считает, что для Юнга особую важность представлял ницшевский анализ онтологического и экзистенциального отчаяния, наступающего вследствие «смерти Бога». С одной стороны, Юнг отверг ницшевское решение этой проблемы, выразившееся в идее сверхчеловека. Тем не менее, он был глубоко солидарен с ницшевским ощущением того, что на смену увядшему христианскому символу веры во спасение наших душ спешат более древние божества. «Спасителями» этими являются наши собственные склонности и инстинкты, представавшие у Юнга то под маской «эмпирической теории» архетипов коллективного бессознательного, то в своем подлинном обличье — как божества и демоны языческого пантеона. При этом оба они — и Ницше и Юнг — со своим увлечением то ли дионисийством, то ли вотанизмом оказались, хотели они того или нет, важными персонажами спекуляций внутри и вокруг одной из самых прискорбных исторических модификаций увлеченности неоязычеством — идеологии национал–социализма. Одной из причин этого печального «акта вовлечения» стоит, на мой взгляд, считать следующий подчеркнутый Бишопом факт: «Важно осознать, насколько тесно оба они (и Ницше, и Юнг) были связаны с романтическим проектом новой — дионисийской — мифологии. Оба почерпнули свои познания в классической мифологии из одних и тех же академических источников. Оба интерпретировали центральную дионисийскую мифологему в свете одной и той же парадигмы романтизма и немецкого идеализма» [54, р. 379].
О глубоком воздействии ницшеанства на формирование мировоззрения Юнга говорит и Ричард Нолл: «Еще в 1890–е годы, будучи студентом–медиком, Юнг впитал в себя работы Фридриха Ницше, который, до того как обратился к философии, был профессором классической филологии в Базельском университете. От него Юнгу впервые передалось упоение мистериями крови и сексуальности и тайным посвящением в древние культы Диониса. Кроме того, Ницше, изобразивший в «Так говорил Заратустра» (эта книга, как впоследствии утверждал Юнг [118, vol. 1, pp. 460–461], была сообщением об «одной из первых в новейшие времена попыток возвратиться к непосредственному, индивидуальному посвящению») фигуру одноименного пророка, послужил источником его первоначального увлечения зороастризмом и древнеиранской духовностью» [30, с. 186]. В этом фрагменте из переведенного мной «Арийского Христа» слова «передалось упоение» я выделил, так сказать, постфактум — для целей настоящей работы. Пересмотрев оригинал, я обнаружил в переводе одну вольность. Касательно юнговского увлечения (вследствие приобщения к творениям Ницше) «мистериями крови и сексуальности и тайным посвящением в древние культы Диониса» в английском тексте говорится: «From him (то бишь, от Ницше. —