Я на фортепиано не играл. Наверное, потому что мои пальцы не были настолько длинными. Кассиопея вообще вся была такой. Она была тонкая и высокая. У нее были черные папины волосы, его карие глаза и мамина острота черт. Порой нам говорили, что мы все-таки похожи друг на друга, но я этого не замечал.
Иногда в дом приходили уборщицы и повара, но я старался не обращать на них внимания. Они часто менялись.
Сам наш дом стоял на краю леса. Под его постройку полукругом были вырублены деревья, чтобы лес окружал нашу землю с трех сторон. К дому вела асфальтовая дорога. На участке кроме нашего дома были бассейн, теннисный корт, гараж, экзотические цветы и деревья, домик для охраны. Сам дом был каменным, серым, отдаленно напоминавшим замок в романском стиле, но с современными рамами и слишком яркой крышей. Вокруг был лес, в котором было много сосен, поэтому запах на улице был приятный. В доме было много комнат, большая часть из них не использовалась. А с третьего, последнего этажа, можно было увидеть трубы заводов «Кеплер-22». Мне нравилось на них смотреть.
Однажды я как раз стоял у окна в пустой спальне для гостей и смотрел, как дым выходит из длинной трубы, покрашенной белой и красной краской. Цвет нельзя было рассмотреть отсюда, но я его помнил, так как несколько раз папа возил меня к заводу, и я видел, что труба полосатая. В комнату зашла Кассиопея и тоже подошла к окну. Я почувствовал, что у нее плохое настроение. Есть давно выявленные и всем известные признаки плохого настроения: нахмуренные брови, опущенные губы, повышенный голос, резкие движения. Другим людям бывает достаточно того, что они видят человека, и, не опираясь на эти признаки, понимают, что он не в настроении. Я не думал, что это основано только на ощущениях, есть микропризнаки, которые мог бы описать художник, но я не успевал их приметить и осознать. Поэтому у меня не получается определять чужое настроение так же хорошо, как у других людей.
Кассиопея встала около меня, даже немного впереди, загородила половину обзора. Она была выше меня, потому что мне было восемь, а ей уже исполнилось одиннадцать. Я не стал пытаться пролезть вперед, потому что неправильно толкать девочек, и потому, что она из упрямства вряд ли подвинулась бы сама.
— Думаешь, это будет твое? — спросила она.
Я ответил не сразу. Она могла говорить о множестве вещей: о доме, о лесе, о заводе, о себе. Или даже о таких вещах, которых не было в кругу нашего обзора, например, о Юпитере. Я остановил свой выбор на заводе, так как мы оба смотрели в сторону трубы.