— Меня не интересуют причины прихода Ворона, — когда отец говорил, замолкали все. Бранд Яростный, несмотря на некоторую грузность и любовь к похабным развлечениям, считался сильным воином и мудрым правителем — не зря на протяжении последних семи лет в окрестных землях царил мир, — Меня интересует, как его остановить. Поэтому я и позвал тебя, Эсме.
Молчание сделалось ощутимо напряженней. Причем братья откровенно недоумевали, а вот наместники выглядели решительно.
— Я могу… чем-то помочь? — спросила почти робко.
— Да, — он посмотрел на меня прямо. И так же прямо заявил, — Короля-ворона не могут ранить враги и не берут яды. Я хочу, чтобы ты использовала свой дар.
Мой проклятый дар?
Я впервые за долгое время лишилась речи.
— Ты должна защитить свое королевство, Эсме. Это твой долг.
Меня спасли боги… Так все говорили.
Но я, когда подросла, решила, что все это ложь.
Боги? Им и дела нет до людей.
Собственные интриги и пиры интересуют асов больше, чем дела нижних земель. А те, кто населял соседние с нами миры, слишком заняты своими стихиями, чтобы вникать еще и в наши распри и неурядицы.
Нет, меня спасла старая Нья, нашедшая меня на улице и ставшая мне матерью и нянькой на восемь лет. И записка, которую настоящая мать положила в корзинку, оставленную холодной ночью на рассвете на пороге королевской крепости.
«Эсме — твоя дочь, Бранд Асвальдсон. Мне она не нужна. Но если ты не воспитаешь её как собственную дочь, то я прокляну тебя. Или проклянет она, когда войдет в силу».
Так все узнали, что король Бранд, плодивший не только родных детей, но и бастардов — некоторые из них оставались при нем воинами — спутался еще и с чернокнижницей. Черной колдуньей, которая предпочла свою общину жизни в замке, и оставить дочь чужой семье, чем растить свое подобие.
— Ты должна благодарить богов и мое милосердие за то, что мы оставилась в живых и о тебе было кому позаботится, — шипела мне мачеха раз за разом. Особенно громко тогда, когда я удирала из-под надзора или разбивала нос её сыночку, своему сводному брату.
— Я должна благодарить лишь доброту простой женщины и ваш страх перед проклятьем, — однажды ответила ей дерзко, за что получила пощечину. Но это была последняя её пощечина — с того дня я пообещала себе, что никому не позволю унижать себя.
И сдержала обещание.
Постепенно кюне Хлив пришлось смириться с моим присутствием. И хотя она не упускала случая меня уколоть, с каждым годом это удавалось ей все меньше. Я мало чем дорожила, потому и сложно было управлять мной, угрожая лишить этого.