— Ты ошибаешься, — дыхание Дашки отдавало приятным запахом сигарет и фруктовой жвачки. Да, моя подруга курила, назло вампирам, тем самым, выражая протест против их режима. — Человек способен на многое. Отец ломает тебя, перекраивает, лепит. Но ведь ты— свободная личность и имеешь право на собственные желания, какими бы глупыми, смешными, нелепыми они не казались твоему отцу.
— Он меня кормит, одевает, и я живу под крышей его дома, — голос мой прозвучал бледно, серо и уныло, словно погода за окном проникла и внутрь меня. — Я без него ничего не могу, ничего не умею.
— Да, это так, — воинственный настрой Дашки не смог поколебать даже этот мой убийственный, исчерпывающий аргумент. — Вот только ты можешь всему научиться, если захочешь.
— О чём приуныли, красавицы? — корча рожи пропищал Гавриков. В вечно помятом халате, прыщавый, худой и растрёпанный, пропадающий вечерами в барах и на танцполах, он, каким-то непостижимым образом умудрялся хорошо учиться, и даже, получать повышенную стипендию.
— Хорош сырость разводить! Как на счёт того, чтобы всей группой завалиться ко мне на хату? Будем бухать, танцевать и морально разлагаться!
Я уж было раскрыла рот, чтобы отказаться, как Дашка воскликнула:
— Круто, Костенька! Мы обязательно прейдем!
— Мы? — спросила я Дашку. Бедная, из солидарности со мной она столько всего вынуждена пропускать. — Ты же прекрасно понимаешь, что меня никто не отпустит.
— Именно мы, ты и я, — как полоумной, растягивая слова, проговорила подруга. — Хватет сидеть в своей башне, как принцесса, похищенная драконом. Пришла пора бороться за свою свободу.
Студенческие застолья всегда отличаются простотой, незамысловатостью, именно этим они и милы сердцу. Никаких мудрёных, многослойных салатов, ложащихся в желудке тяжким грузом, никакого горячего, которое, после жирных разноцветных пирамид и башен из рыбы, картофеля, моркови и огурцов, не желает проталкиваться по пищеводу, но ты упорно ковыряешь запечённое мясо, пропихиваешь его внутрь себя, чтобы не обидеть хозяев.
Нет и странных, больше напоминающих конвульсии, танцев, когда несколько человек дёргаются под музыку на небольшом пяточке пространства, то и дело поправляя, слетающие тапки.
У студентов всё иначе, легче, веселее, свободнее. Пиво, солёные орешки, сушёная рыба, жареная картошка, гитара, и тот, кто умеет на ней играть.
Я гнала из головы дурные мысли об отце, заставляя себя получать удовольствие от вечера, вытуживала радость, подпевала нестройному хору голосов, смеялась над анекдотами. Завтра меня будет ждать расплата за моё безрассудство, но разве вечер проведённый среди однокурсников не стоит того? Порой, мне удавалось расслабиться, алкоголь медленно, но верно делал своё дело. Однокурсники казались дружелюбными, в синих сентябрьских сумерках, в шелесте, слегка пожелтевшей, но всё же ещё крепкой листвы, чудилось нечто умиротворяющее, а завтрашнее объяснение с отцом казалось таким же далёким, как и выпадение первого снега. Из приоткрытого окна пахло дождём и мокрым асфальтом, в высотке напротив зажглись разноцветные квадраты окон. Пальцы Женьки Лебедева перебирали струны, пенилось пиво в стаканах, и меня слегка клонило ко сну. Но внезапно, накатывал страх, сердце ускоряло ритм, а по телу растекалась слабость, противная, нездоровая, язык немел. Хотелось забиться в дальний угол, скрючиться в позе эмбриона и дождаться смерти, так как во мне стойко укреплялось понимание, что она, эта страшная старуха с косой совсем близко. Дашка сидела рядом, но жаловаться ей на перепады своего настроение было стыдно. В психоаналитики она не нанималась. Да и к чему портить человеку праздник своими стенаниями?