С ненавистью смотрю на одежду, что подобрал мне отец. Правильно, никто не должен видеть моих синяков и ран, оставленных кнутом. И то, что я сварюсь заживо в этом одеянии, а водолазка колется, и будет раздражать раненную кожу, его не волнует. Он делает так, как считает нужным, Ему лучше знать, что для меня лучше, а моё мнение никакого значение не имеет. Отец решает, что мне надеть в институт, чем позавтракать, в каком часу ложиться спать, когда отправляться в ванную. И, упаси, Властитель вселенной, ослушаться его приказа, сделать по-своему!
* * *
Я лежу на животе, отец сидит на краю постели и смазывает мои раны. Мазь прохладная, она успокаивает и дарит облегчение.
— Не будем даром тратить время, — говорит он, нежно размазывая мазь по длине кровоточащей полосы. — Рассказывай о цервикокранеалгии. Ты выучила?
— Да, папочка, — выдыхаю я.
— Начни сразу с симптоматики.
И я рассказываю. Наизусть, как он всегда требует, слово в слово:
— Боли в задней поверхности шеи, распространяющиеся в лобную, затылочную и височную область. Напряжение мышц шеи, преимущественно с одной стороны, болезненность надкостницы при пальпации, у остистых отростков, тошнота, рвота, тахикардия.
С ужасом понимаю, что не помню, как там дальше. Отец тоже понимает это, так как резко охватывает мою шею своими жёсткими пальцами хирурга и начинает сдавливать. В глазах темнеет, по телу растекается слабость, в животе скручивается узел. А в голове, крутится глупая мысль о том, что останутся синяки.
— Спазм! Спазм! — орёт в ухо отец. — Нарушение кровообращения! У пациента в таком состоянии ухудшается зрение, у него мушки перед глазами! У тебя есть мушки?
Пальцы разжимаются, и я делаю судорожный вдох. Перед глазами продолжают плясать эти проклятые мушки.
— Спасибо, папочка, — проговариваю я непослушными губами, зная, что он этого ждёт. — Теперь мне всё стало понятно.
— То-то же, — бурчит отец. — Спокойной ночи, Кристина.
Выключается свет, закрывается дверь.
Слышу, как удаляются его шаги, как он заходит на кухню, открывает холодильник, ставит чайник на плиту. Хочется пить, но выйти из комнаты права не имею. Фраза: «Спокойной ночи, Кристина» произнесена, а значит, до наступления утра, я не должна даже выглядывать в коридор, что бы не произошло.
На животе лежать не удобно, но подвергать свою спину и попу новым испытанием совершенно не хочется. Сон не идёт. Шлёпанье голых пяток отца по линолеуму, лай собаки под окном, шум листвы, растревоженной ветром.
Дашка права, нужно набраться смелости и уйти, изменить свою жизнь. Что ждёт меня с отцом? Вечное подчинение, побои, оскорбления? Разве мне приятно быть игрушкой в его руках? Ведь он играет мной, распоряжается, лепит из меня того, кем не смог стать сам. А если в порыве ярости он убьёт меня? Вот только куда мне идти? Я ничего не умею, ну сниму квартиру, завезу в неё свои пожитки и что? Буду ходить голодная, в помятой одежде и бояться мужчин. Вопреки Дашкиным объяснениям, вопреки рассказам девчонок, вопреки знаниям, почерпнутым из учебников, представителей противоположного пола я боялась. Слово «Секс» пугало меня до крайности. Моё тело казалось мне столь хрупким, столь несовершенным, столь ранимым, что любое прикосновение мужских рук, да и не только рук, могло разрушить его, сломать, принести вред. Несмотря на то, что никогда не была с мужчиной, девственницей я уже давно не являлась. В тринадцать лет я получила урок полового воспитания от любимого папочки. С начала родитель прочёл мне длинную лекцию на тему: «Нет ничего страшнее секса», а после, чтобы закрепить результат, решил провести практическое занятие. Я орала от боли, глотая собственные слёзы, умоляла прекратить, обещала учиться на одни пятёрки, клялась в вечной любви к своему отцу, но мои мольбы не были услышаны. Отец продолжал терзать, грубо вталкивая рукоять своего кнута в недра моего тела.