— Не надеть мне сегодня вампирского розового платья, — обречённо подумала я тогда.
От чего — то мне казалось, что оно, это платье, приносит мне удачу. И пока я его ношу, всё у меня будет складываться хорошо. Вот только нет ничего глупее, чем выбирать своим талисманом одежду. Ведь не могу я ходить в одном и том же и зимой и летом?
Буквы прыгали, не желая складываться в слова. А если мне и удавалось что— то прочесть, то смысл размывался, терялся в солнечных воспоминаниях.
В то утро я проснулась от ощущения лёгкости, умиротворения, наивной детской радости, и, ещё не понимая что со мной и где я нахожусь, какое-то время не торопилась открывать глаза. Сквозь оранжевую кожу собственных век я видела лишь солнечный свет. Он щедрым потоком бил в распахнутое окно, и казалось, что именно он, этот свет источает умопомрачительный сладкий запах яблок. Наперебой щебетали птицы, и шумела листва. Но первые минуты пробуждения всегда обманчивы, они дают мало знаний, минимум информации, щадя человека и давая небольшую передышку, оповещая лишь о самом главном:
— Ты жива, у тебя ничего не болит…
А уж дальше, человек открывает глаза и сам делает вывод, в безопасности он или нет, в правильном он месте находится или неправильном, нужно ли оставаться здесь, или разумнее, как можно раньше сделать ноги.
Вот и я, распахнув глаза, сразу же всё вспомнила и мою прогулку по городу с Гавриковым, и вампирский праздник, и поедание супа у костра, и бултыхание в болоте, и баню…
— Без паники! — твёрдо сказала гиена. — Сейчас быстро одеваемся, берём свои вещички и тихо уходим.
Я зашарила глазами по комнате в поисках своей одежды. Ненавистной, неудобной и уродливой, на мой взгляд, но своей. Отец, подбирая мне гардероб, руководствовался ни модой, ни моими желаниями и ни моим комфортом, а, исключительно, практичностью. В его понимании, одежда на мне должна быть прочной, немаркой, скромной и недорогой. И если девчонки моего возраста щеголяли в коротеньких юбочках и лёгких кофточках с декольте, обтягивающих брюках и джемперах из яркой мягкой шерсти, то я носила длинные неудобные юбки до щиколоток, грубые тёмные водолазки, от которых чесалась кожа, и широкие драповые штаны. И, если бы не закон, запрещающий любую травлю и насмешки, то мне бы пришлось и вовсе тяжко. Да, унижать и открыто оскорблять, было категорически запрещено, но на шпильки, ехидные улыбочки, прозрачные намёки и шепотки за спиной, запрета никто не накладывал. И по тому, я постоянно ощущала себя гадкой, отвратительной и жалкой, признавая правоту отца. Меня могла спасти лишь отличная учёба, и я училась, чтобы доказать себе, отцу и всем.