— К чему ты это рассказываешь?
— Я заболел тобой раньше, чем у тебя появилась грудь и округлились бедра, — продолжил Дин-Одел, не обращая внимания на вопрос. — Заглядывался еще на сопливую девчонку, которая пыталась во всем походить на своего отца. Поначалу задирал нос, не желая показать своего интереса. Потом не мог отвести взора и не знал, как привлечь внимания. Даже Богам молился, — риор вновь хмыкнул. — Впечатлительный щенок с дырой в сердце.
— Не хочу знать, — раздраженно отозвалась Альвия, и Райверн, наконец, посмотрел на нее.
Он отлепился от стены и неспешно направился к Перворожденной, не сводя с нее взгляда, в котором затеплились первые искры гнева.
— Не хочешь знать? — полюбопытствовал риор. — А придется, Али, потому что я хочу, наконец, высказать всё, что скрывал в себе эти годы. И если ты не хочешь слушать, то попросту закрой уши, я буду говорить!
Лиори усмехнулась, глядя в глаза Дин-Оделу, и, подняв руки, закрыла уши ладонями. Он коротко и зло хохотнул. Остановился напротив Альвии и продолжил:
— Пока другие мечтали о славе и наградах, я грезил, что однажды твой взор обратить в мою сторону. Я стал замечать взгляды, устремленные на тебя, и это вызывало ревность. С тех пор меня начали именовать главным задирой Борга. Я отбивал охоту смотреть на тебя каждому, в чьих глазах замечал искру интереса. Я стал цепным псом, который оберегал покой своей хозяйки. Та же юная дурость, тебе не было дела до тех, кто глазел на тебя, потому что сама ты всегда смотрела только на своего отца. С обожанием, с восторгом. Ждала его похвалы так же отчаянно, как я ожидал твоей улыбки. Но не вздумай решить, что я ревновал к господину и затаил на него злобу. Он был свят для всех нас. Почитание властителя нам вдалбливали в голову с рождения, ты и сама это знаешь. Лиору принадлежат наши жизни, мы его клинки и сила. Я помню всё, что толковали мне отец и наставник, и моя бесконечная преданность до сих пор принадлежит Эли-Боргу. Я не предатель, Альвия, и никогда им не был. Глупцом, слепцом, влюбленным дураком, да, но не предателем! Я почитал своего господина и сходил с ума по его дочери. Для меня ничего не изменилось. Ничего! Какими бы словами я не прикрывался, кого бы ни назвал господином — это лишь щит для того, что лежит у меня на сердце. Моя душа осталась в Эли-Борге. И всё, о чем я мечтаю — это чтобы ты услышала меня. Клеймо, с которым я живу все эти годы, продолжает жечь мне грудь. Это невыносимая мука — жить с осознанием, что даже для родного отца ты стал поганым выродком. Но еще более невыносимо осознавать, что та, для кого бьется твое сердце, мечтает о твоей смерти. И все-таки я бы сам явился к тебе, если бы был уверен, что перед казнью ты согласишься выслушать меня…