- Тебе действительно есть до этого дело? – поинтересовалась она, подняв брови.
- Попробуй догадайся. Для чего, по-твоему, я спрашиваю?
Девушка пожала плечами, и вновь вернулась к драгоценной тряпке.
- Не знаю. Может чтобы вновь унизить, сказать что-нибудь гадкое.
- Я всегда уважал твой музыкальный талант, - возразил я. – Вряд ли сказал бы что-то плохое по этому поводу.
Она громко рассмеялась, ставя меня в неловкое положение.
- Ой, да брось, ты. Это говоришь мне ты, который несколько раз на уроке церковного пения пел мне на ухо мою песню? Ту, которую я написала. Ту, которую ты отверг и посмеялся. Уважает он.
- Я имел ввиду игру на органе, - спокойно парировал я, наблюдая за тем, как меняется выражение ее лица. – Песни действительно чушь собачья.
- Да как ты смеешь! – гневно воскликнула она, бросая тряпку в ведро и, наконец, соизволив подойти ко мне.
Я немного расслабил галстук, задыхаясь в нем, как в удавке. И снова перешел в наступление.
- Тебе было бы легче, если бы я соврал и сказал, что это великолепные шедевры? Тогда с небес на землю тебя спустил бы кто-нибудь другой. Вот и все. Но если тебе нравится, то пиши, наплюй на мой сарказм, на мнение других.
- Спасибо за совет. Думаю, я без тебя прекрасно разберусь, стоит мне писать или нет. И вообще что делать.
- Здорово.
- Невероятно.
Снова возникла тишина, и я раздраженно двинулся за ней, потому что девчонка схватила швабру и почесала на другой конец зала.
- И ты не пытаешься заставить меня выполнять мою половину отработки, молча проглатывая необходимость быть правильной и справедливой?
- Зачем? – равнодушно спросила она. – Это ни к чему не приведет. Все наши стычки заканчиваются примерно одинаково. Помнишь, ты говорил мне тогда под березой, что можешь превратить мою жизнь в лагере в ад. Заставить плакать каждый день в подушку. Тебе почти это удалось. Браво, хлопаю стоя.
Все это она произнесла безразличным тоном, как будто речь шла не о ее слезах и унижениях.
- Я мог бы все объяснить, - начал я, но тут же запнулся, осознав одну вещь.
Я простил ее. Ну, в смысле… Вряд ли я имел какое-то право на нее. Но. Она все равно сильно мне нравится, как бы я не упирался. Больше, чем просто нравится. Уже не чистая, потерявшая невинность в комнате вожатого, запятнанная для меня. И все равно желанная.
Странно. Я опустошен и мне надоело бороться. С кем? Того мерзавца в ее жизни больше нет, я узнавал у ее лучшей подруги Кристины. Она вообще удивилась, когда услышала имя вожатого. Конечно, может она ей просто не рассказывала, но… хотелось верить, что как только закончилась смена, закончилось и то, что было между ними.