— Мы не будем об этом сожалеть. Я знаю.
— А я не уверена.
— Останься. Доверься мне.
Как же хочется в этот момент послать всё к чертям. Свои устои, свои решения, просто поверить, что всё действительно может быть иначе. Отпустить себя, ведь уже завтра, например, может наступить конец света, а я сейчас безумно хочу мужчину, который так близко, стоит только руку к нему протянуть, и он хочет быть моим. Хотя бы на эту ночь. И мне приходится убеждать себя, что не должна оставаться рядом с ним.
— Я пожалею. Мы — пожалеем, — неуверенно шепчу в никуда.
— Нет. Пойдём.
Мы начинаем жадно целоваться сразу, едва за нами закрывается входная дверь. Давид просто прижимает меня к ней спиной, и мой мир теперь состоит из одного-единственного мужчины, которого хочу до безумия. Сейчас не будет никаких просьб остановиться. Я уже решила всё же дать себе эту возможность — познать, каково быть с Невским вот так, настолько откровенно и близко. Каково целовать его, принимая в себя, стонать под ним, выкрикивать его имя, когда он станет вбиваться в моё тело. Как он занимается любовью, поспешно или наоборот — растягивая удовольствие до невыносимости.
Я хочу знать о нём всё то, чего не успела узнать за шесть долгих лет, и пусть потом обязательно пожалею, стану искать себе оправдания, но сейчас всё иначе.
— Пойдём ко мне, не хочу брать тебя прямо здесь…
— Нет. Только не туда.
Мы с трудом добираемся до той комнаты, где я обычно ночую, по пути стаскивая друг с друга одежду. Она летит на пол, то срываемая с меня, то с Давида. Сейчас я голодна не меньше Невского, позволяю высвободиться тем желаниям и потребностям, которые во мне будит только Дав. Он снимает с меня бюстгальтер, укладывает спиной на постель и снова, как в ту ночь, нависает сверху на вытянутых руках. Жадно ощупывает взглядом всю, останавливаясь глазами на обнажённой груди. И мне хочется прикрыться — с одной стороны. С другой — напротив готова предложить ему всю себя.
Дав сглатывает, продолжает смотреть, и мне уже хочется умолять его продолжить. Я возбуждена настолько, что уже начинаю ёрзать под ним. На мне — только трусики, и хочется, чтобы Невский избавил меня от белья, дал почувствовать его внутри.
Его губы наконец смыкаются на груди. Язык порхает по напряжённому соску, понуждая выгнуться, зарыться пальцами в волосы на затылке Давида и притянуть его голову ещё ближе. Внизу живота — сладко тянет, пытаюсь свести ноги, чтобы хоть как-то уменьшить это ощущение, избавиться от него хоть на время, но Невский не даёт мне этого сделать. Отстраняется, разводит мои колени шире и устраивается сверху между ног. Он полностью раздет — даже не поняла, когда успел стащить боксеры — а я всё ещё в трусиках. Напряжённая плоть упирается в лоно, скрытое прозрачной тканью, и это самая изощрённая пытка.