— Дав, пожалуйста, — шепчу между голодными глубокими поцелуями, когда сплетаемся языками. — Я хочу тебя.
А он только усмехается — эту дьявольскую улыбку едва замечаю в полумраке июньского позднего вечера, но могу дорисовать в своих фантазиях, ведь знаю её до чёрточки.
— Не торопись, Аленькая, у нас вся ночь впереди.
Настоящее испытание сделать так, как он просит, ведь Давид для меня то непреодолимое искушение, которое оставляет после осколки безумия. Но я становлюсь послушной его рукам и губам, позволяю вести во всём. Наши поцелуи — возможность сделать следующий вдох, один на двоих. Без них, кажется, уже не смогу жить — только существовать. Я возбуждена настолько, что каждое прикосновение Невского доставляет сладкую боль.
Едва сдерживаю победную улыбку, когда вижу, что и он больше не может сдерживаться. Отстраняется резко, стаскивает с меня бельё, двигается отрывисто и нетерпеливо. Проводит пальцами по влажным лепесткам плоти, понуждая меня бесстыдно раздвинуть ноги ещё шире. С моих губ срывается громкий стон, хочу Давида в себя, как можно быстрее, а он всё же медлит. И откуда у него столько терпения?
Входит в меня одним пальцем, почти сразу же присоединяет второй. Приглушённо рычит, и начинает ласкать изнутри, тягуче-плавно, растягивая для себя.
Я мечусь на постели, позабыв обо всём. Больше нет ни единой связной мысли, лишь только хриплые мольбы срываются с губ. Прошу, умоляю, приказываю, чтобы только не останавливался. И взрываюсь в экстазе, выкрикивая имя Дава.
Он продлевает мою агонию — входит резко и до упора, смешивая наслаждение со сладко-болезненными нотками. Наконец весь во мне и мой, как и должно быть. Пусть это самообман, я готова в него погрузиться с головой.
— Не могу больше, — шепчет сдавленно и срывается на бешеный темп. Берёт меня быстро и жёстко — чувствую его всего внутри. До каждого миллиметра. Он такой большой, растягивает до боли, но я кайфую от этого ощущения. Пусть больнее и жёстче, лишь бы не останавливался ни на секунду.
Внутри уже зарождается новая вспышка дьявольского пламени. Она нарастает по ощущениям, раскаляет воспалённое удовольствием сознание добела. И снова царапаю плечи до крови, и снова хочется кричать, и я выстанываю имя Невского, будто единственную мольбу.
Мы кончаем вместе на таком остром пике, что кажется ещё немного — и погружусь в пучину сумасшествия безвозвратно. Поцелуй, в котором застываем, глубокий, бесконечный. Давид жадно слизывает с моих губ стоны, пока получаю самое крышесносное наслаждение из всех возможных.
В руках Невского я чувствую себя цельной, и он это знает. Целует в уголок губ, шепчет что-то бессвязное, пока не затихаю. Если даже это последний раз, когда я с ним, знаю — никогда о нём не пожалею.