– Прекрати нести ересь. Иди и отдохни лучше, – сказал он строго.
– Отдохнуть? – приподнял я бровь. – Разве есть время отдыхать, если еще столько абрикосов надо собрать?
– Да, но ты заплатил за ничегонеделание, а не за работу и падения, – ответил он тоже весьма ядовито.
– Я иногда страдаю альтруизмом. Но если тебе не нужна помощь, я с удовольствием займусь тем, за что заплатил, – сказал я с наигранной веселостью.
– Помощь мне всегда нужна, – процедил Доменико сквозь зубы.
– Так ты скажи внятно: нужна помощь – я помогу, – ответил я его же словами.
Сначала он одарил меня убийственным взглядом. Потом губы его искривились в улыбке. Он всеми силами пытался ее сдержать, но не сумел и рассмеялся.
– Ладно, спасибо, – хлопнул он меня по плечу. – Но поосторожней, пожалуйста. И если все же устал… Я ведь прекрасно понимаю, что городские жители из другой пасты сделаны… Лучше отдохни, чтобы не убить себя.
– Я ничуть не устал, – решил я проявить чудеса стойкости. Наверное, солнце в Тоскане хорошо мозги пропекает. Иначе я бы ни за что не предложил себя в качестве неутомимого фермера, когда заплатил за цивильный отдых.
Продолжив собирать урожай, я задумался над тем, что на меня нашло? Какого черта мне что-то доказывать хамоватому фермеру? Да, мое восхищение им малость поостыло. Поразмыслив еще немного, я понял, что хамоватый он только со мной. С остальными он вполне вежлив. Интересно, чем я с первых минут вызвал такое отношение?
Я прокрутил в голове свой приезд. И чуть не расхохотался на весь абрикосовый сад. Я представил Доменико, наблюдающего, как на его ферму вкатил сверкающий дорогой кабриолет, а из него вылез натуральный миланский фраер: в синих потертых джинсах, персиковой шелковистой футболке с поднятым воротничком, модных мокасинах, с уложенной прической, в солнцезащитных очках. Полная противоположность Доменико. Он наверняка сразу зачислил меня в команду столичных белоручек, ничего не умеющих делать. А меня крайне бесило подобное обо мне суждение.
Мой отец очень часто меня называл белоручкой и был уверен, что я ничего не умею делать. Меня это неимоверно задевало. Я просто не переносил, когда он мне подобное высказывал, и всегда хотел доказать, что это не так. Правда, приходила мама, начинала меня защищать, и я так ни разу за доказательства и не взялся. Доменико не произнес вслух ничего подобного, но в глазах его явно читалось то же самое мнение. И меня оно задело. А поскольку мамы рядом не было, пришлось отстаивать свою честь самому. Причем делом, а не словами. Словами-то меня никто ни в чем не обвинял.