Когда остались вдвоем, мама показала мне письма отца и Жени, а я ей рассказывал, как там, далеко от войны, я вдруг брюшным тифом заболел (хотя в партизанах ни разу даже насморка не схватил) и как папа прислал мне в больницу лекарства и письмо вложил, для цензоров. Мол, нашелся сын, прошу забрать половину стрептоцида, лекарств, я специально две порции положил. (Дело в том, что в прежних его посылках я находил кирпичи, а однажды - рваный, гнилой тулуп.)
Меня кормили, мне улыбались, со мной разговаривали звонкосчастливыми голосами, а мне уже хотелось выйти и пройтись по Глуше. Глушане кто узнают, а кто не узнают меня, постой, это, кажется, Ельницкого зять, он был в полиции, а потом тесть его от полиции освободил («по болезни», но мы-то знали - по блату, и тем спас его в ту ночь). На меня оглянулся с удивлением и почти испугом, а я невольно поздоровался. От полноты счастья. А почему не здороваться теперь, когда не ваша, а наша Глуша? Я и с Казиком, и с Потоцкой (а уж тем более со стариком) поздоровался бы, поразговаривал. Хотел бы посмотреть на них, дом их виднеется у леса. И с деревьями, с соснами поздоровался (кора все еще по-утреннему прохладная), поразговаривал. Вот эта, самая толстая, возле аптеки, меня спасала в ночь, когда мы по одному уходили к тому вон лесу. Перебежал шоссе, и тут послышались голоса, смех: полицаи идут! Пока проходили мимо, я поворачивался вокруг ствола дерева. А заметили бы - ночью, с чемоданчиком! - чем бы все для меня закончилось?
На мой вопрос: «А как тут Потоцкие?» - мама вечером сообщила:
- А знаешь, ко мне приезжали, спрашивали о них. Вернее, тут начал работать уполномоченный от Бобруйского их этого НКВД или как у них теперь? Зашел в аптеку, посмотрел, позвал меня в задние комнаты. Так и так, у него документы важные, он часто уезжает. «Могу я у вас их хранить? Мы знаем, что вы партизанка и муж всю войну в армии». Я ему говорю: «Нет у меня сейфа, боюсь я ваших бумаг!» - «А ничего, вы же храните яды, вот там и мое спрячьте».
Однажды мне говорит: так и так, поступило заявление (назвал Лещуна и еще двоих партизан), что Потоцкие на вас доносили немцам. Вы подтвердите? Понимаешь, сынок, я сказала: ничего не знаю и ничего не буду подтверждать! Ну как же так, все про это знают. Они знают, а я не знаю. Не спрашивайте меня ни о чем.
Видимо, заметив, что сын не очень ее понимает, пояснила:
- Мне Бог все вернул, а я буду. Пусть он их судит, его воля. Я поклялась, когда вас нашла, за всех все прощать!
Но когда старуха сама пришла в аптеку, принесла банку меда, сало - как же мама ее турнула!