Мог бы рассказать почти веселую историю, как двое таких ездили в Москву. Посадчик купил на двоих билеты.
- Гриша, ты помоложе, я себе нижнее место беру.
- Как нижнее? Да я из-за тебя на нарах столько лет!..
- Ладно, ладно, я наверх полезу.
Гостиница.
- Гриша, гаси свет, уже два ночи.
- Да я из-за тебя столько книг не прочел!
- Ладно-ладно, извини.
* * *
Историю эту не рассказал. Вместо этого предложил:
- Дайте мне шинель.
>- ??
- Если я обязан государству, не отслужил в армии, пусть оно выдаст шинель, чтобы видно было: человек при службе.
Это и есть моя «версия», которую приберегал на критический случай.
- Ну зачем же? У вас уже сложилась научная карьера. (А на лице: на кой хрен ты нам нужен в шинели?) Значит, по-доброму у нас не получается.
Чин замолчал. Молчал капитан. А я, помню, прикидывал: мне - 30, даже если 10 лет отнимут, смогу жить дальше, писать (тайком писал свои партизанские романы). Если же увязнет коготок - жизни конец, а уж литературе - тем более.
- Так и быть, мы вам доверяем. Я вам расскажу.
- Нет, нет, ничего не рассказывайте, не доверяйте!
После четырех часов вот таких подтягиваний и отскакиваний (заинтересованная реакция капитана, который явно и всей душой желал провала своему начальнику, помогала мне контролировать ситуацию) вдруг открыто гневный окрик:
- Пишите!
>- ??
- Пишите, что никому никогда не расскажете об этом разговоре.
Швырнул по столу заскользивший лист чистой бумаги.
Но вот я себе представил: другое время, или ты не устоял, или не сумел извернуться, и они тебя заарканили. С каким бы чувством вышел, выходил? Моя глушанская биография приземляет, подсказывает примеры-параллели, которые, вероятно, вызовут не вполне эстетическую реакцию. Как-то мы носились по убранному картофельному полю, привыкнув и не замечая, что на краю его стоит дощатый сортир, один на все заводское общежитие. Пацан побежал за мячиком, который ударился о заднюю его стенку и упал там. Побежал и вдруг исчез: только голова торчит над землей и плечи, опирающиеся на локти. Когда вытащили за руки из выгребной ямы, не знали, смеяться ли, плакать ли. Ему, уж точно, не до смеха было. До подмышек в желтозеленом дерьме, а запах, а вонь! И главное, не знаешь, что делать: обтереться - ботвы со всего поля мало для этого, отмыться - где, и как будешь идти через поселок, мимо людей. Почему, почему обязательно со мной такое! - прямо-таки кричит лицо парня. В глазах его я вдруг увидел безумную решимость: нырнуть туда, головой вниз, и уже не выныривать!
А ведь ныряли, и сколько, безоглядно.