Все это я видел собственными глазами, но мозг мой отказывался верить, хотя в голове постоянно стучало: все, что ты видишь, — это не дурной сон, все происходящее — страшная реальность. Черни тоже понадобилось время, чтобы переварить увиденное. Сильный порыв ветра на какое-то время заставил всех замолчать, и было слышно лишь потрескивание огня. А затем из задних рядов снова раздались выкрики: «Гори, гори, чертова потаскуха!», тут же перекрытые воплями противников: «Долой инквизицию!»
Ветер тем временем еще сильнее раздул костер. Желтовато-коричневый чад окутал кошмарное действо плотной завесой. Мне самому захотелось присоединиться к крикам против доминиканцев, но с моих губ слетело лишь: «Долой…» А потом меня вдруг хватил удар, будто разряд молнии ударил в мою голову. Мне казалось, что у меня внутри все пылает. Тело вдруг застыло, и последняя моя мысль была: «Если тебя сейчас кто-нибудь толкнет, ты рассыплешься на сотни осколков, как глиняный кувшин, упавший на землю». Больше я ничего не помню.
Очнулся я, лежа в пыли в сторонке, когда сердобольная тетка, дородная матрона, плеснула мне в лицо водой и справилась о моем здоровье. Я растерянно огляделся. Неподалеку я увидел догоревший костер, вернее, то, что пощадили языки пламени. Едкий смрад, висевший в воздухе, разогнал большинство зевак. Некоторые, довольно осклабившись, пританцовывали вокруг кучи обугленных поленьев и курившейся золы.
Я хотел ответить на вопрос толстой тетушки. Собирался с казать, что у меня все в порядке, но мне еще нужно немного времени, чтобы полностью прийти в себя. Хотел поблагодарить ее, но у меня ничего не получалось. Я понапрасну раскрывал рот, безуспешно пытаясь выдавить из себя хотя бы слово, глубоко втягивал воздух, словно беря разгон. Но оставался нем как рыба. Делая одну за другой безуспешные попытки что-нибудь произнести, я, казалось, сходил с ума.
В этот момент мне в голову пришли мрачные мысли. А что, если моя мать все же была одержима бесом и теперь он поселился во мне? Ты не можешь себе вообразить, каково это, когда ты ясно мыслишь, но не в состоянии произнести ни слова вслух.
Я вскочил, отряхнул пыль со своей одежды и помчался прочь, как будто за мной гнались черти. Я несся по каменному мосту в северном направлении, сам не зная, куда мне надо. Лишь бы подальше от места страшных событий.
И только вечером, когда мои легкие были словно обожжены, а каждый шаг отзывался резью в боку, я рухнул на лесной опушке в мох. Три недели я блуждал по холмам и долинам Штайгервальда и знаками просил работы у крестьян. Но большинство прогоняло меня, не понимая или опасаясь, что я одержим злым духом.