Почему его колотит? Это скачка, сэр?!
Красотка идёт тряской рысью: дорога ухабистая, всю душу вынимает. Джош качается в седле. Джош стоит на площади, напротив мэрии. Это безумие, сэр. Называйте, как хотите, но Джошуа Редман торчит в Элмер-Крик, а перед ним маячит нефтепромысел Сазерлендов.
Там тахтон. Здесь Джош.
Кто здесь, кто там? Одно тело на двоих. Душа мучится в городе. Тело подъезжает к промыслу. Вот же гад! Тело забрал, не отдаёт, а дьявольскую ломоту в рёбрах, отбитых железной пяткой миссис Ли — пожалуйста! Делится без зазрения совести, и все мили между телом и душой ему нипочём.
Прочь, мерзавец!
Возвращай тело или забирай боль себе!
Нефтепромысел пожирает мэрию. Приближается рывками, заволакивается туманом. Нет, сэр, это не туман. Это пороховой дым, сэр. Дым окутывает вход в салун. Вспышки выстрелов мелькают с такой скоростью, будто Сазерленды палят из пулемёта Гатлинга.
Откуда у них пулемёт?!
Это не пулемёт. Это время сошло с ума. Несётся галопом по кочкам, того и гляди, вылетишь из седла! Если так воевать — жить, видеть, слышать — на два фронта, за тело отдельно, за душу отдельно, можно и концы раньше срока отдать. Расточимся вместе с беднягой Пирсом…
Джош корчится на площади.
Джош (тахтон?) спрыгивает с седла.
К нему бегут со всех сторон: от времянок, котлована, насоса. Его обступают городские добровольцы вперемешку с возбуждёнными Сазерлендами и их работниками. Вперёд проталкивается толстяк Хупер, который оставался за главного:
— Что в городе?
— Стрельба, Хупер!
— Что? Кто?!
— Джефферсон сцепился с Сазерлендами!
— А что шериф?
— Заперся в конторе!
— Вот же трусливое дерьмо!
— …вместе с Недом и Гансом!..
Голоса слышны глухо, как сквозь мокрую вату. Часть слов не разобрать. Сгрудившиеся вокруг люди, нефтяной насос, пляшущий за их спинами, хибара с паровой машиной — из трубы валит чёрный дым — всё превращается в мираж.
Дрожит, распадается, немеет.
Искалеченный Джефферсон и пара его людей ломятся в двери конторы шерифа. Свистят пули, отрывают щепки от дверных створок. Выбивают из стен каменную крошку, со звоном разносят последние уцелевшие стекла. Углекопы, не целясь, отстреливаются через плечо. Наконец дверь распахивается — поддаётся усилиям или её открывают изнутри — и вся троица ныряет в контору. У последнего нога брызжет красным, он рычит от боли, но успевает скрыться.
Дверь, изрешечённая пулями, захлопывается. Немеет, распадается, дрожит. Превращается в нефтяной насос, паровую машину, бешеную толпу нефтяников и добровольцев — сгусток ненависти, страха, растерянности: