Сколько ни пей, всё будет мало.
Пудинг, каучук, оружейная сталь — как его ни назови, пространство плещет во все стороны, не выдержав напора. Ладонь накрепко влипает в ладонь. Клещами сжимаются пальцы. Двое стоят, судорожно вцепившись друг в друга, переводят дух.
Дýхи переводят дух. Животики от смеха надорвёшь, сэр.
— А теперь, мистер Редман, обнимемся, как добрые друзья.
— Джош, просто Джош.
Шелестят листья под ветром:
— Очень приятно, Джош. Я Бенджамен, для вас Бен.
— Обнимемся, Бен?
— Как добрые друзья. Не забыли?
— А мы и есть друзья.
Пальцы левой, свободной руки Джоша вцепляются в старческое предплечье. Так оно и есть, или это шалит воображение, но предплечье костлявое, хрупкое, настоящее. На своём собственном предплечье Джош ощущает хватку чужих пальцев, сухих и крепких. Две руки, два каната, брошенные тонущим морякам с корабля. Язвы? гной? короста?! Всё это проделки адского переводчика. Обман, мираж. Брезгливость? Отвращение? Призраку ли брезговать другим призраком?!
Воздух исчезает. Возвращается пудинг, каучук, оружейная сталь. Руки переплелись: держатся, тянут, подтягивают. Левую ладонь жжёт огнём, когда Джош, преодолев сопротивление, рывком бросает её на плечо Бена. Мигом позже на плечо Джоша ложится Пирсова ладонь. Она дрожит — воображаемая плоть Джошуа Редмана горячей раскалённой сковороды.
Вы обнимались с костром, сэр?
Дюйм. Ещё дюйм.
Джош что-то видит. Лавку? Пирса? Нет, образы чужие, незнакомые. Какие-то люди, дома, города. Женщина. Постаревшая мисс Шиммер? Вряд ли; наверное, это её мать. Смеётся мальчик в шляпе, сдвинутой на затылок. В прихожей стоят сапоги. Это сапоги разъездного агента. Скачет лошадь. Звучит рояль. Обнимаются двое мужчин. Один хлопает другого по спине.
Почему бы и нет?
* * *
Пустые шкафы. Стойки для винтовок. Гвозди, вбитые в стены. Прилавок, исцарапанный оружием. Коптящее пламя керосиновой лампы. Чашки с остатками холодного чая. Тени на стенах. Далёкие хлопки выстрелов. Отблески в окнах. Всё делается зыбким, тонет в дыму.
Кажется, что отчаянная пальба сбежала с улиц Элмер-Крик и беззвучно явилась собственной персоной, воняя порохом и кровью, в лавку Абрахама Зинника.
Клубы дыма плывут, меняют форму. Теперь это пряди тумана, слоистого и плотного, как сырой войлок. Войлок обугливается, истончается; туман редеет, словно под лучами утреннего солнца.
Солнце в аду? Нет, не бывает.
2
Два тахтона в одном месте
Солнце в аду?
Багровое зарево.
Оно пожрало треть небес, перечёркнутых исполинскими дугами, поглотило землю у горизонта. Зарево надвигалось, пускало дымную слюну, распахивало жадную пасть. Сгрудившись на пристани из чёрных досок, беженцы старались не оглядываться. Приближение гибели пугало всех. Взгляды устремлялись на смоляное море, на тяжёлые, фосфоресцирующие, готовые в любую секунду вспыхнуть волны. За ними, за пенной полосой прибоя, качались на пологой зыби, направляясь к пристани, три…