Макошь премудрая, Мать Многоликая,
Судьбы Ведница, Веретеница!
Нити кручены, судьбы вручены
Долей доброю дари вдостали,
Недоль отведи, рассей россыпью…
– Любовь не всегда с первого взгляда видна, – после проговорила молодая ведунья и протянула подруге кружку с водой: – Пей. Я попросила Мать благословить эту воду, чтобы печаль твоя радостью обернулась.
– Полегчало? – спросила Унн, когда Весна поставила пустую кружку на стол.
– Будто бы…
– Тогда идем. Я провожу тебя к мужу.
В эту ночь Йорунн не спалось. Девушка зажгла светец и принялась перебирать в ларце мешочки с травами, прислушиваясь к дыханию спящего Хравна.
– Как на тебя тот датчанин поглядывал, – пробормотала старая Смэйни. – Красавец, кудри русые, брови черные…
– Красивый, – согласилась девушка. – Знает много, говорит складно.
– Я боялась – увезет тебя, на датскую землю сманит. Да что я – сам Эйвинд конунг опасался. Наказал мне: смотри, нянька, за девкой, коли станут ее уговаривать, посулы сулить – сразу мне сказывай…
Тут Смэйни поняла, что, кажется, сболтнула лишнее и нарочито сонно зевнула:
– Ох, устала я сегодня, умаялась… Пойду-ка я спать, внученька. И ты ложись.
К празднику Мидсуммар всегда готовили много свежего белого сыра из козьего молока, и, несмотря на недавнюю оплошность, Долгождану снова отправили доить коз. На этот раз она зорко следила за рогатыми озорницами – ни соринки, ни шерстинки не упало в чистый подойник, даже пену сливать не пришлось. Придя в женский дом, девушка аккуратно разлила теплое молоко по большим глиняным горшкам, оставленным возле очага, плотно накрыла их и вышла ненадолго, чтобы сполоснуть подойник да воды глотнуть – в горле пересохло.
А когда возвращалась, услыхала доносящиеся из дома сердитые крики Ольвы и Унн. У Долгожданы сердце обмерло – никогда еще она не слышала столько гнева и ярости в голосе старшей из жен. Неужели снова что-то вытворили злобные тролли? Ох, Мать милосердная… только не молоко!
Возле очага стояла разозленная Унн с мокрой тряпкой в руках, а рядом с ней Ольва, которая крепко держала сзади за локти вырывающуюся, растрепанную Лив. Щеки рабыни горели, словно по ним только что хлестнула чья-то ладонь… или скрученная плетью тряпка.
– Вот, полюбуйся, – уже спокойным голосом сказала хозяйка Долгождане, – на нашего духа нечистого, тролля пакостного. Йорунн просила приглядеть за тобой, и я велела Ольве тайно ходить следом да смотреть, что у нас в доме творится. Она и поймала Лив, когда та снова в горшок с молоком козьих горошков подбросила.
– Но зачем? – вырвалось у Долгожданы. Ольва больно дернула провинившуюся рабыню за волосы – отвечай, мол.