Некоторое время вампир внимательно изучал мое лицо, явно пытаясь отыскать на нем признаки фальши. Но не нашел. Просто не мог найти. Я и правда тогда в это верил. И был готов убить самого себя, если бы он довел дело до конца. Любым способом, какой только подвернется. А Бурр просто не сможет следить за мной ежесекундно. Да достаточно мне просто откусить язык самому себе, как все закончится. Вспомнил, как подобным образом поступали воины в древние времена, когда не оставалось другого выхода. И был исполнен решимости не отставать от них.
— Значит, по-хорошему все-таки не хочешь? — с легким сожалением сказал Бурр. — Ладно, мой Ангел…
Снова блеснул знакомый кинжал, разрезая мои веревки. Но не успел я с облегчением размять затекшие руки, как Бурр позвал двух стражников, ожидающих за дверью, и велел им тащить меня в темницу. Я даже воспринял эту новость с облегчением. Лучше спать в каменных застенках, чем в одной постели с подобным существом. Плевать даже, что так и оставили без одежды. Конечно, немного смутило, что некоторые воины, мимо кого меня тащили, тоже бросали отнюдь не невинные взгляды. Но Бурр отдал четкий приказ никому и пальцем меня не касаться без его распоряжения. Хоть с этой стороны можно было не ожидать подлянки.
Три дня меня впроголодь держали в камере, заставляя дрожать от холода. Вечером третьего дня явился мой мучитель и спросил, не передумал ли я. Я послал его к черту и тогда по его приказу меня выволокли из камеры и потащили в помещение, оборудованное под пыточную. Вот тут накатил непроизвольный страх. Смогу ли я в самом деле вытерпеть пытки? Меня привязали к деревянной скамье животом книзу, заставляя тревожно застыть. Неужели Бурр все-таки пойдет на насилие?
Свист плети в воздухе и обжегшая спину боль вызвали почти что облегчение. Это я выдержу. Все лучше, чем добровольно согласиться на гораздо худшее. Но уже через пять ударов осознал, что едва могу сдержать крик. Сколько меня намерены пороть? Насколько хватит моей решимости? Постарался отрешиться от боли, вызвал в памяти образ изувеченного тела отца и тех зверств, что творили враги с моими сородичами.
Понял, что выдержу. Выдержу что угодно, но не сдамся! Наверное, тот момент был переломным. Под непрекращающимся градом ударов все сильнее крепла моя внутренняя сила. В тот момент я действительно повзрослел. Наивный мальчишка закалялся в горниле боли и ненависти, вырабатывая внутри стальной стержень. Если Бурр рассчитывал таким образом меня сломать, то просчитался. Достиг полностью противоположного. Наверняка, как и многие после него, обманулся моей внешностью. Считал хрупкой красивой вещицей, способной сломаться от малейшего соприкосновения с грубой реальностью и просто не желающей признавать правду.