Сам тархан Барайшир вышел встречать Тамира из богатого и широкого — на целое семейство, украшенного родовой тамгой гэра[1], за ним потянулись и его сыновья — крепкие и широкоплечие, как и сам тархан.
— Сайхан зам Тамир [2] — воскликнул, приблизившись, хазарин.
— Энэ гэрт Барайшир [3] — поприветствовал Тамир старшего кочевья.
-----------------------------------------------------------
[1] Гэр (монг.) — юрта.
[2] Сайхан зам — славной дороги Тамир.
[3] Энэ гэрт — достатка твоему дому Барайшир.
Глава 66
— Вижу, не один ты, — Барайшир глянул в сторону кибиток, где показались полянки, среди них и Вейя. Чуть растерянная, на щеках румянец, она выглянула наружу, окидывая взглядом аил, не решаясь выйти.
— Не один, как видишь, — повернулся Тамир к тархану.
— Жена моя позаботится. Проходи в мой дом.
Тамир за ним следовал, приглашением не пренебрегая, как положено было в родовых гнёздах и в кругах тех, кто был под крылом кагана. И пока рассёдлывали лошадей да разбирали вещи — многим из них места не хватит в жилищах, потому свои ещё нужно было соорудить. Женщины, как только вошли мужчины, бросились собирать богатый стол для прибывших гостей.
Широкий гэр с круглым дымником окутал пряным запахом трав вошедшего Тамира и Менгера. Как и все жилища степняков, дом Барайшира разделялся на две части: мужскую левую сторону и женскую правую, что сейчас завешана плотной тканиной, за которой происходила уже какая-то возня.
Менгер разоружился, пояс с ножнами положил на лавку, Тамир снял малгай, но оружие при себе оставил — кагану разрешено многое. Барайшир жестом пригласил на самые почётные места возле пыхавшего жаром очага, над которым уже подоспел, покрывшись хрустящей коркой, ягнёнок. Из-за занавеси вышла дочь тархана в нарядной многослойной рубахе с вышивкой, указывавшее на то, что девка готова на выданье, внося разные яства в лотках. Чуть позже примкнули и Сыгнак с Аепой.
По обычаю, Барайшир протянул раскрытый короб резной с душными травами. Тамир взял щепотку, на кулак просыпал, поднёс к носу, втянув в себя запах крепкого табака, короб передал Менгеру, а тот Сыгнаку и дальше по кругу.
— Добрый у тебя табак, Барайшир.
— Добрый, — согласился тот сразу, — сыновья мои привезли с Переволоки...
Затянулся разговор на долгий вечер, многое было обговорено, пока мужчины, разморенные жаром костра, что собрался в гэре плотным воздухом, не стали маяться. Всё настойчивее лезли мысли о пустельге, что она где-то совсем рядом, и от мысли этой наливалось дыхание жаром, а тело свинцом. Тамир наблюдал за занавесью прозрачного дыма, как бросала на него дочь тархана кроткие взгляды, неспроста дочку свою Барайшир решил пустить гостей встречать. И красива была: брови чёрные тонкие, как крылья птицы, и губы маленькие пухлые, заглядывался и Менгер на невесту молодую, но только не трогала она Тамира — не того были цвета волосы, и мягкость, верно, не та, и глаза блестящие, но не так глубоки и распахнуты, как у птички пустельги — всё не то, и Тамир злился, кажется, даже. И вечер тянулся бесконечно: лилась тяжестью неспешная беседа, и голоса беспрерывным гулом отдавались в голове, поток мыслей стал тягучим, неподъёмным. Тамир слышал всё, замечал, что-то отвечал, да будто в другом месте был. Думал, как теперь быть, решать, что с птичкой своей делать. Одна мысль о том, что может не увидеть её больше, полосовала хлыстом, так что дыхание в горле застревало.