Могусюм сбросил хищникам чепан, выиграл время, пока звери рвали одежду, и ускакал, отстреливаясь из ружья.
Ночью он завидел огонь, спешившись, подошел к пламени. За костром, в дупле ветлы спал, завернувшись в овчинный тиртун, старик. Судя по ловушкам для зверей, лежавшим у дерева, — это был зверолов и охотник. Когда Могусюм приблизился, он проснулся, дружелюбно встретил башлыка и предложил ему ночлег в дупле. Утром, пока старик ходил в лес, проверял капканы, Могусюмка стал разыскивать коней. Следы на свежем снегу привели к низинным солнцепекам. Кара-Батыр и длиннохвостая кобыла охотника разгребали копытами сугробы и дружно пощипывали сухие пучки осоки.
Старик вернулся с добычей — принес зашибленных насмерть, одеревенелых от мороза красношерстного, чернолапого лисовина и пышную голубоводную рысь. Связал их вместе, перекинул через костлявую хребтину своей кобылы и, молодо подскакнув, забрался в седло.
Так познакомился Могусюм с Ирназаром... А теперь дочь этого старика стала невестой Могусюма.
... В комнате вдруг потемнело: свеча догорела. Гурьяныч уже спал. Могусюм поднялся, задул фитилек, плававший в подсвечнике в жидком сале, и опять завалился на бок.
Гурьяныч разговаривал во сне, поминал «верхового» Оголихина, потом батюшку отца Никодима и какого-то рябого татарина.
В полночь в окно постучали.
Могусюмка вскочил в сильной тревоге.
— Кто там? — очнулся хозяин.
— Господи, Иисусе Христе, сыне божий, помилуй нас, — густо прохрипел за ставнем заводской сторож.
— Аминь, — ответил мастер.
— Кричной молот не в порядке. Максим Карпыч велел идти на завод.
— Иду. — Гурьяныч стал одеваться.
— Зачем ночью работа? — вскочил Могусюмка.
— Не знаю сам, что такое, случилось что-то с колесом, наверное. «Верховой» велит. Надо идти. На кричных, брат, не потрафляют... А ты лежи, спи... Он мне уж которую ночь покою не дает.
Глава 8
ХЛОПОТЫ
Наутро Могусюм ускакал, а немного спустя напротив ворот Гурьяныча, выходивших в переулок, стала на лужайке телега, запряженная парой низкорослых лошаденок. Надвинув козырек картуза на глаза и наклонив голову, к одному из окон подошел худой мужик с русой бородой и, закрыв лицо от света, стал всматриваться, есть ли кто в избе. Жара стояла нестерпимая, и солнце так горело, что за стеклом казалось все черным-черно. Мужик, как ни укрывался обеими руками от света, и правой — с кнутом, и согнутой левой, прижимая ее к лицу чуть не до локтя, ничего не увидел, пока под самым носом у него не стукнул кто-то изнутри, тогда только понял он, что Гурьян-то дома.
— Дома! — осклабившись, мужик махнул кнутом, словно зацеплял им что-то в воздухе.